За последние пять лет несколько ведущих физических институтов, занятых фундаментальными исследованиями, сменили юрисдикцию и перешли — кто из РАН, а кто из «Росатома» — в национальный исследовательский центр «Курчатовский институт», возглавляемый Михаилом Ковальчуком. При этом сотрудники одного из них, Института теоретической и экспериментальной физики, тут же начали жаловаться на препоны в работе, которые чинит им новое руководство. «Лента.ру» решила выяснить, что происходит в Курчатовском институте и других российских научных учреждениях, где физика элементарных частиц — одна из наиболее развитых областей российской и советской науки — заявлена в числе приоритетных направлений.

Физика элементарных частиц и высоких энергий — передовая область современной науки, изучающая строительные блоки материи. Она регулярно оказывается в центре внимания широкой общественности не только благодаря фундаментальному характеру затрагиваемых вопросов (например, бозон Хиггса, о вероятном открытии которого недавно заявили ученые, несет ответственность за наличие в природе массы), но и прикладным результатам своих исследований.

Дело в том, что для работы с частицами необходимы сложнейшие приборы — ускорители, реакторы и многое другое. Создание подобных приборов зачастую требует решения уникальных инженерных и научных задач. Типичным примером может служить история с ускорителем Тэватрон в Фермилабе, США. Для строительства этого аппарата пришлось практически с нуля создать мощности для производства сверхпроводников — в какой-то момент до 96 процентов такого рода материалов, производимых в мире, делалось именно для Тэватрона. Кроме этого за годы эксплуатации ученые наработали навыки обращения со сверхпроводимостью. Все это позже послужило прекрасной основой для современных томографов. Стоит также упомянуть, что Интернет активно разрабатывался именно для эффективного обмена научными данными в ЦЕРНе — центре, где располагается крупнейший в мире ускоритель, Большой адронный коллайдер.

К сожалению, имеющиеся сейчас установки в российских институтах не приносят особой пользы большой науке: все они относятся даже не к предыдущему, а как минимум к предпредыдущему поколению ускорителей. «Нет, я не хочу сказать, что наши машины простаивают, что-то по мере их возможностей делается и на них. Но надо понимать, что большая наука делается не там», — говорит заведующий сектором отделения теоретической физики Петербургского института ядерной физики Виктор Петров. Отечественные ученые, осознав это в полной мере еще в 1990-е годы, были вынуждены участвовать практически во всех крупных западных экспериментах, сохранив этим в итоге высокий уровень экспериментальной физики в России.

Помимо самих установок, ученым — как экспериментаторам, так и теоретикам — нужны комфортные условия для занятия наукой: это в первую очередь доступ к современной научной литературе и академическая мобильность — возможность ездить на конференции и общаться с коллегами. Кроме того, работа большинства институтов невозможна и без инженерно-технического персонала: от сисадминов, поддерживающих рабочие серверы, до токарей, которые вытачивают уникальные детали для опытных установок. Именно поэтому заниматься физикой элементарных частиц могут позволить себе только страны, готовые вкладывать в науку немалые средства.

Наука в России: Сибирь, Троицк и Дубна

В СССР за пределами университетов основным научным центром была Академия наук, и именно ей были подведомственны большинство физических институтов. Исключение составлял разве что Институт физики высоких энергий (ИФВЭ) в подмосковном наукограде Протвино, подчинявшийся Государственному комитету по использованию атомной энергии. После распада Советского Союза ситуация не сильно изменилась: значительная часть институтов осталась в структуре РАН, а ИФВЭ и Институт теоретической и экспериментальной физики (ИТЭФ), до того относившийся к АН СССР, отошли к Министерству по ядерной энергии, а затем, после упразднения ведомства, к его преемнику «Росатому» и уже от «Росатома» — к Национальному исследовательскому центру «Курчатовский институт».

Впрочем, с 1950-х годов существовала научная организация, отличавшаяся от всех остальных — Объединенный институт ядерных исследований в Дубне (ОИЯИ). ОИЯИ — международный исследовательский центр, членами которого являются 18 стран: ряд бывших республик СССР, Чехия, Словакия, Польша, Вьетнам, КНДР, Болгария, Куба и Румыния. Кроме того, у института заключены межправительственные соглашения с Германией, Венгрией, Италией и ЮАР. Со стороны РФ его деятельность финансируется отдельной строкой в бюджете.

ОИЯИ является образцово-показательным физическим институтом, и именно в Дубну привозят официальные делегации, чтобы показать им достижения отечественной науки — а таковые действительно есть. Например, в ОИЯИ впервые был синтезирован ряд элементов таблицы Менделеева, а некоторые даже получили название в честь города и лаборатории — дубний и флеровий. В числе последних открытий — синтез 117 элемента таблицы Менделеева в 2010 году. Научным достижениям способствуют установки — всего в ОИЯИ их шесть: два ускорителя, импульсный реактор, источник резонансных нейтронов, фазотрон и нуклотрон. Наконец, в институте работает больше всего процентов российских ученых, чьи работы были процитированы более ста раз за последние семь лет, — 24 человека из ста.

«Дубна — это что-то типа ЦЕРНа, по крайней мере идеологически», — говорит старший научный сотрудник отдела теоретической физики Института ядерных исследований РАН (ИЯИ РАН), лауреат премии президента для молодых ученых Дмитрий Горбунов, добавляя, что в наукограде есть необходимая инфраструктура для приезжающих из других городов и стран ученых.

В институтах, подведомственных РАН, с инфраструктурой хуже. Так, по словам Горбунова, ее почти нет в ИЯИ, где работают 5 ученых с высокой цитируемостью. Институт располагается в наукограде Троицке, который теперь стал частью «новой Москвы». Но даже ученым и студентам из «старой» Москвы негде остановиться, если они хотят приехать в ИЯИ для исследований. В том числе из-за этого крупные исследовательские проекты с участием ученых из Троицка удобнее проводить на других площадках: если раньше установка, построенная в рамках проекта «Ню-масс» (попытка определить массу нейтрино, и именно троицкие исследователи в рамках этого проекта установили самое сильное ограничение на массу нейтрино сверху, которую впоследствии подтвердили и другие исследователи), находилась в ИЯИ, то ее более современный аналог расположен уже в Германии.

На Байкале ИЯИ планировал построить новую установку, похожую на американскую IceCube на Южном полюсе (см.врез), и люди, знающие технологии, для этого есть, — но нет денег, чтобы обеспечить ученым комфортные условия жизни. «У нас деньги уходят на детекторы, ну а люди где-нибудь перетопчутся, зато они дополнительный детектор поставят, и у них увеличится объем, который они могут мониторить», — рассказывает Горбунов.

Помимо ИЯИ в Троицке, физикой элементарных частиц занимается еще один институт из структуры РАН — Институт ядерной физики в Новосибирске (ИЯФ), самый крупный в России в своей области, отмечает Горбунов, и наиболее цитируемый институт в области ядерной физики в структуре РАН: на него приходится 15 исследователей с высокой цитируемостью. В институте есть две достаточно серьезные установки — электронно-позитронные коллайдеры ВЭПП-4 и ВЭПП-2000. Всего в ИЯФ работают примерно над 100 проектами: не только в области физики элементарных частиц, но и в области термоядерных исследований и исследований на синхротронном излучении. Кроме того, в институте строят промышленные ускорители и ускорители для других институтов.

Структура управления и финансирования ИЯФ и ИЯИ в последние годы не меняется, как не менялась структура управления и финансирования РАН; однако с лета 2013 года все с опасением ждут реформы Академии наук, которая, по мнению многих ученых, нанесет невосполнимый ущерб российской науке. «Сейчас на РАН наезжают, говорят, что деньги не так распределяют. Пожалуйста, пусть где-нибудь будет конкурс: все готовы рассказать, чего они хотят сделать. Пусть будет конкурс и кто-то получит денег на реализацию своего проекта», — говорит Дмитрий Горбунов. Но в России, сетует исследователь, нет такого места, куда ученый может обратиться, чтобы на конкурсной основе, на основании независимой экспертизы получить финансирование для своего проекта.

В РАН хотя бы формально существует возможность рассказать о своем проекте: проблема в том, что там (по крайней мере, когда речь заходит о физике элементарных частиц) нет денег. И еще неизвестно, когда они появятся: находящийся сейчас на рассмотрении в Госдуме законопроект предполагает не только объединение Российской академии наук с двумя другими академиями, но и в нынешнем его виде лишает контроля над основной базой для изысканий — научно-исследовательскими институтами, которые фактически передаются под контроль чиновникам. Сейчас ученые требуют от государства пересмотра реформы, но пока неизвестно, смогут ли они сохранить хотя бы относительную независимость от российской власти.

Но в ИЯИ и ИЯФ ожидают не только реформы РАН. Эти институты также вошли в число 15 физических институтов, подписавших соглашение о сотрудничестве в области мегаустановок, которые многие в научных кругах расценили как первый шаг к их дальнейшему слиянию.

Будут ли 15 физических институтов так или иначе формально объединены и будет ли путь их развития отличным от пути институтов из структуры РАН, пока что никто с точностью сказать не может. Однако в России есть пример того, как наука может развиваться вне Академии или университетов. Михаил Ковальчук, подписавший вместе с бывшим президентом РАН Юрием Осиповым обращение к президенту РФ Владимиру Путину с просьбой придать 15 институтам загадочный официальный статус, уже руководит крупным научным центром вне РАН — НИЦ «Курчатовский институт» (НИЦ КИ).

Наследие Курчатова

НИЦ КИ был создан в 2008 году по указу президента Владимира Путина на базе Российского национального центра «Курчатовский институт», а тот, в свою очередь, был организован на базе Института атомной энергии имени Курчатова. Позднее к НИЦ КИ присоединили еще три института. Формально объединить крупные центры, занимающиеся фундаментальными исследованиями в области физики, предложил Сергей Кириенко, на тот момент возглавлявший «Росатом». Он передал в ведомство НИЦ КИ Институт теоретической и экспериментальной физики (ИТЭФ) и Институт физики высоких энергий (ИФВЭ). Третий в этом списке — Петербургский институт ядерной физики (ПИЯФ) — вышел из-под юрисдикции Академии наук. Бюджетное финансирование поступает в эти институты напрямую через НИЦ КИ, и очевидно, что такая схема финансирования представляется правительству более уместной — ведь реформу РАН чиновники объясняют необходимостью усовершенствовать управление фундаментальной наукой (в основном упирая на то, что нынешняя структура недостаточно скоординирована «в части планирования и управления финансовыми потоками»).

До создания НИЦ КИ российские физические институты — будь то при «Росатоме» или в структуре РАН — существовали, по большому счету, по отдельности, каждый со своим руководством и собственным финансированием. Появление структуры, объединившей несколько лучших институтов под управлением человека, близкого к руководству страны (именно так многие оценивают Ковальчука), казалось бы, должно было привести к созданию крупного центра с невиданным для российской науки финансированием и, как следствие, комфортными условиями для работы исследователей. Однако этого так и не случилось.

Руководитель НИЦ КИ Михаил Ковальчук — брат миллиардера и бывшего председателя совета директоров банка «Россия» Юрия Ковальчука, которого СМИ называют другом Владимира Путина, возглавил Курчатовский институт в 2005 году. Но его административные способности многими учеными оцениваются невысоко. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в 2013 году его дважды не утвердили на посту директора Института кристаллографии. «Михаил Валентинович, я бы сказал так, вполне успешно может заниматься определенным кругом вопросов: в определенном кругу вопросов он квалифицирован. Но руководить большими кустами науки, мне кажется, для него трудно», — говорил в интервью «Газете.ру» нобелевский лауреат по физике Жорес Алферов, добавляя, что Ковальчук плохо знает направления, необходимые для возрождения высокотехнологичных отраслей промышленности.

Скептическое отношение к Ковальчуку в РАН привело к тому, что академиком он стать так и не смог. В 2008 году, еще до его «неутверждения» на посту директора Института кристаллографии, Ковальчука не избрали действительным членом Академии. Это вызвало резкую критику со стороны тогдашнего президента РАН Юрия Осипова и лишило Ковальчука, на тот момент в обход Устава Академии занимавшего пост и.о. вице-президента, возможности стать новым президентом РАН. А именно эту новую руководящую должность прочили ему в 2008 году. Ну а уже в 2009 году Курчатовский институт стал подчиняться напрямую правительству.

Сегодня многие исследования Курчатовского института имеют тот или иной уровень секретности, и сотрудники не могут говорить о них открыто. Но, похоже, столь же засекречены вопросы управления институтом и его финансирования. «Там ситуация довольно тяжелая уже давно. По мнению, которое высказывают разные люди, она довольно давно потихоньку деградирует», — рассказывает старший научный сотрудник Института ядерных исследований РАН и астрокосмического центра ФИАН Борис Штерн. В частности, в институте «довольно странная система заработной платы»: вне зависимости от статуса базовая ставка сотрудника, то есть гарантированная часть зарплаты, составляет 6 тысяч рублей. Остальная сумма складывается из надбавок — за ученую степень или еще какие-то иные заслуги или обязанности — и зависит от руководства института.

Анонимный сотрудник Курчатовского института в конце августа рассказал изданию LookAtMe, что Ковальчук, заняв пост директора, «поставил на все управляющие должности своих людей». Кроме того, директор стал проводить политику по смещению приоритетов от ядерных технологий к нанотехнологиям, притом что именно ядерная энергетика является одним из немногих конкурентоспособных научных направлений в России.

Вызывает недоумение и новая структура управления институтом, говорит все тот же анонимный сотрудник. Практически вся финансово-хозяйственная деятельность перешла в ведение специально созданного для этого правления. Именно оно получает финансирование, поступающее из бюджета, и тратит его на самые разнообразные нужды, причем, по словам того же сотрудника, далеко не всегда связанные с наукой. В то же время деньги на оборудование и даже отчасти на зарплату сотрудникам центры должны зарабатывать самостоятельно. Неудивительно поэтому, что отношения с правлением у них натянутые.

Открыто выступил против Ковальчука член-корреспондент РАН, заведующий лабораторией теоретических исследований Института общей и ядерной физики «Курчатовского института» Леонид Пономарев. В мае 2013 года на общем собрании отделения физических наук РАН — том самом, на котором Ковальчука во второй раз не утвердили директором Института кристаллографии, — Пономарев, чтобы объяснить, почему не стоит давать Ковальчуку этот пост, рассказал о ситуации в Курчатовском институте. «Система, созданная Ковальчуком в некогда славном институте, представляет собой феодализм, в котором ученые низведены до роли оброчных мужиков, которые кормят разбухшую и прикормленную бюрократию», — заявил ученый. Он пояснил, что в соответствии с приказом, который подписал Ковальчук, надбавка административных работников может в 20 раз превосходить среднюю зарплату — и вышло так, что доктора наук могут получать 13 тысяч рублей, а секретари замдиректоров — 60 тысяч. Помимо финансовых неурядиц, Пономарев жалуется и на то, что Ученый совет (членом которого он является) уже в течение долгого времени не обсуждает научные программы.

Наконец, на том же собрании Пономарев рассказал о нарушении элементарной научной этики и отсутствии диалога со стороны руководства института. Простому сотруднику встретиться с Ковальчуком почти невозможно, а любая критика в его адрес влечет за собой санкции вплоть до увольнения. В частности, уже уволены бывший вице-президент «Курчатовского института» академик Николай Пономарев-Степной и бывший директор Института ядерного синтеза НИЦ КИ академик Валентин Смирнов. С лета ходили слухи, что в недалеком будущем уволят и самого Пономарева; в итоге он покинул институт в начале сентября.

Ковальчуку ставят на вид не только управление и зарплаты, но и то, что при наличии значительных ресурсов в Курчатовском институте так и не появилось площадки для различных ученых, где они могли бы на конкурсной основе получать финансирование. «Насколько я знаю, в Курчатнике такой системы нет и в помине, — говорит Горбунов. — У нас [в РАН] есть Ученый совет института, перед которым можно выступить. С появлением НИЦ КИ — там же приближенные к власти люди — я думал, почему бы им не организовать такую конкурсную систему? Там же будут интересные эксперименты, интересные результаты. Но там нет ничего такого, я ничего такого не слышал. Обидно. В НИЦ КИ, похоже, образовалась вертикаль, и это неправильно».

Своим критикам Ковальчук предпочитает оппонировать заочно. Вскоре после общего собрания ОФН РАН Ковальчук в эфире «Эха Москвы» прокомментировал результаты выборов директора Института кристаллографии, ответив тем самым на претензии Леонида Пономарева. В частности, Ковальчук напомнил, что в институте, в отличие от других институтов РАН, нет ни кафе, ни магазинов, ни каких-то еще помещений, сданных в аренду, — и при этом «новые приборы, отремонтированное совершенно здание, как Hilton, мраморные ступени». Претензии же коллег он объяснил так: «Дело в том, что, понимаете, обидно, когда ты не такой, как все, понимаете? Я не участвую в этом деле (сдача площадей в аренду — „Лента.ру“). Оно мне чуждо. Я занимаюсь наукой. Поэтому они, к сожалению, на отделении говорили о чем угодно — о том, что я выступаю по телевизору, о том, что я в Курчатовском институте директор, о том, что я завкафедрой, о том, что я — это, то, но только про науку не говорили. Потому что про науку можно только сказать, что Ковальчук Михаил Валентинович — выдающийся ученый».

Усадьба в Москве

Московский Институт теоретической и экспериментальной физики (ИТЭФ), согласно недавнему исследованию, входит в тройку лучших физических институтов России, в которых публикационная активность выше среднемировой. Ученые, с которыми говорила «Лента.ру», подтверждают высокий статус ИТЭФ, называя его одним из сильнейших центров страны. Но для НИЦ КИ этот институт сегодня — самый проблемный актив.

Сложности у ИТЭФ начались еще до того, как он вошел в состав центра под руководством Ковальчука (окончательно этот процесс завершился в апреле 2012 года). Институт, занимающий часть территории и здание бывшей усадьбы Черемушки-Знаменское, в постсоветское время был непрофильным активом «Росатома». И в 2007-2008 годах появились слухи о том, что «Росатом» намерен распродать землю, на которой располагается институт. «Если бы не кризис 2008 года, ИТЭФа бы уже не было, так как предполагалось построить бизнес-центр на месте института», — рассказал «Ленте.ру» заведующий лабораторией теоретический физики ИТЭФ Александр Горский.

В целом переход ИТЭФ из «Росатома» в НИЦ КИ логичен и мог бы пойти на пользу ученым и науке как таковой, но институт, как утверждают его сотрудники, столкнулся с бездарным научным менеджментом. В декабре 2010-го директором ИТЭФ стал доктор технических наук Юрий Козлов, до этого занимавший пост заместителя директора НИЦ КИ (предыдущий и.о. директора ИТЭФ Владимир Шевченко стал, напротив, заместителем Ковальчука). В газете «Троицкий вариант — наука» Козлова назвали «чиновником от науки с трудноразличимым научным CV и с нулевой компетенцией в области физики высоких энергий».

Именно с приходом Козлова физики связывают многие, если не все, проблемы института. А к ним относятся в первую очередь низкие зарплаты: ведущий научный сотрудник, доктор наук получает 25 тысяч рублей, старший научный сотрудник, кандидат наук — 19 тысяч, и это при том, что ИТЭФ удалось отстоять оклад на уровне 12-15 тысяч рублей, а не шести, как то пытались исправить (и успешно сделали в Курчатовском институте). Но если высоких зарплат в науке в России в принципе мало кто ожидает, то остальные неприятности ИТЭФ действительно менее тривиальны.

Пропускной режим, введенный в институте, не позволяет проводить на территорию иностранцев, в том числе граждан стран СНГ, что делает невозможным проведение в ИТЭФ даже научных конференций. Руководство отказывается также пропускать школьников и студентов — а когда-то в институте устраивали Зимние экологические школы, действовали кружки для детей. Там находятся базовые кафедры МИФИ и МФТИ, занятия на них — лекции и семинары — проходят на территории института, и студенты из СНГ, в том числе Белоруссии, опять-таки не могут туда попасть. Студентов же с российским гражданством, чтобы они могли беспрепятственно посещать занятия, оформляют на работу — формально, на маленькую долю ставки. Это позволяет им получить постоянный пропуск. «Администрация все время пытается сократить всех долеставочников. Но пока мы держимся», — говорит Андрей Ростовцев, заведующий лабораторией экспериментальной физики ИТЭФ.

Сотрудникам института — по крайней мере некоторым из них — стало трудно, а то и невозможно подписать необходимые для командировок документы. Так, бывший заместитель директора Михаил Данилов в итоге уехал на конференцию во Вьетнам, где он был одним из организаторов наряду с нобелевскими лауреатами, взяв отпуск, а Александру Горскому в администрации подписывают командировки задним числом.

Закупка оборудования для экспериментов, по словам Горского и Ростовцева, стоит таких бюрократических усилий, что проще вообще ничего не закупать. Трудности при этом, говорят сотрудники ИТЭФ, связаны не только с законом о госзакупках (94-ФЗ), но и с дополнительными препятствиями, которые чинит на этом и без того непростом пути руководство института.

«Причина в том, что директор не заинтересован в том, чтобы люди эффективно работали. Более того, в значительной степени он самоустранился от руководства институтом, реально руководит его заместитель по кадрам», — говорит Горский. «ИТЭФ выделялся тем, что люди работали на очень конкретный результат. Но сейчас нет ориентации на результат, имеется трудно формализуемый процесс, и трудно формализовать результат», — добавляет он.

Следствием подобной политики руководства стало падение публикационной активности, ученые уходят из ИТЭФ. «Уже пройдена некоторая точка невозврата, по мнению сотрудников», — говорит Горский. По его словам, в последние полгода люди начали активно увольняться и уходить кто куда — в Высшую школу экономики, в Институт прикладной математики, Математический институт имени Стеклова, в зарубежные научные центры. На освободившиеся ставки, казалось бы, можно нанять новых исследователей. Но, как рассказывают сотрудники ИТЭФ, молодых ученых устроить на работу в институт фактически невозможно — не только из-за условий, которые им предлагают (в 2012 году, например, перспективному выпускнику МФТИ предложили 0,2 ставки с зарплатой 1600 рублей), но и из-за действий руководства. «У меня сейчас буквально такая ситуация. Имеется возможность взять человека, но директор лично не дает это сделать», — жаловался Горский в августе. В итоге, впрочем, «под угрозой крупномасштабного скандала» сотрудника удалось взять.

В списке уже уволившихся сотрудников ИТЭФ числятся, к примеру, заведующий лабораторией астрофизики, доктор физико-математических наук Павел Сасоров, доктор физико-математических наук Михаил Косов, разрабатывающий часть программного обеспечения для БАК, и заведующий лабораторией астрофизики Владимир Имшенник. Наконец, научное сообщество, в том числе сотрудники ИТЭФ и члены Общества научных работников, в течение всего лета опасались скорого увольнения Михаила Данилова, бывшего директора института, который в 1990-е годы помогал восстанавливать ИТЭФ.

«В девяностые годы я пожертвовал своей научной карьерой, отказался от весьма привлекательных предложений работать на Западе, поскольку считал своим моральным долгом содействовать сохранению науки мирового уровня в ИТЭФ и России (простите за высокопарный стиль)», — говорил Данилов в письме коллегам о своем положении в институте. Но сегодня его былые заслуги руководство ИТЭФ, кажется, не интересуют: в начале июня Данилов покинул — или, как говорят его сторонники, вынужден был покинуть — пост заместителя директора по научной работе и стал главным научным сотрудником, потеряв в зарплате чуть ли не в 10 раз.«Для меня снятие административной нагрузки открывает возможность более активного участия в научной деятельности. Но радость от этого омрачается опасениями за судьбу ИТЭФ», — объяснял Данилов все в том же сообщении сотрудникам.

Вскоре после ухода с поста замдиректора глава ИТЭФ Козлов предложил физику уволиться из института вообще, так как его ученики «критикуют планы правительства по уничтожению РАН», пояснил Данилов «Ленте.ру». На время вьетнамской конференции Данилов был в отпуске, и уволить его было нельзя, а коллеги-ученые (и не только) собирали подписи в его поддержку. Руководство ИТЭФ, похоже, в итоге отказалось от планов увольнять ученого и даже подписало ему две командировки, не требующих затрат от самого института.

Ко всем этим неприятностям, общим для всех ученых в ИТЭФ, добавляется еще одна, в высшей степени актуальная для экспериментаторов: сгоревшая установка. В институте есть ускоритель-накопитель ИТЭФ-ТВН, построенный еще в 1950-е годы, но с тех пор модернизированный и вполне пригодный для научной работы. Как рассказал «Ленте.ру» начальник лаборатории поляризационных исследований Игорь Алексеев, на установке велось около 10 проектов в самых разных областях — от барионной спектроскопии до материаловедения и медицины. Среди программ, в которых участвовали около 200 ученых, были ЭПЕКУР (прецизионные измерения пион-протонного рассеяния), ФРАГМ (измерение спектра легких фрагментов ядер), ФЛИНТ (флуктоны в ядерной материи), медицинский пучок (научные исследования и лечение больных протонными пучками), высокотемпературная плазма, протонография, радиационная стойкость электроники и воздействие радиации на биологические объекты. «Конечно, ускоритель был, по нынешним меркам, достаточно слабенький», — говорит Штерн. Но на нем можно было отлаживать установки для дальнейшей работы и обучать студентов. Ускоритель работал по 4000-5000 часов в год, в то время как ускорители, например, в ИФВЭ и в ОИЯИ работают по 1000-1500 часов, и был включен в список «уникальных ядерно-физических установок, необходимых для осуществления национальным исследовательским центром „Курчатовский институт“ своей деятельности».

В феврале 2012 года на ускорителе произошел пожар. Комиссия, созданная для расследования происшествия, должна была в течение двух недель оценить последствия — однако результаты ее деятельности неизвестны до сих пор. Ускоритель простаивает в ожидании ремонта, причины пожара неизвестны, отчет о работе комиссии сотрудникам, в том числе работавшим на установке, не предоставлялся. Те 200 ученых, чьи исследования были связаны с ускорителем, сейчас «отмывают с него копоть», говорит Андрей Ростовцев. Впрочем, Алексеев уточняет, что у работавших с ускорителем физиков были и другие проекты, не связанные со сгоревшей установкой. Кроме того, ученые отрабатывают набранную статистику (а этот процесс может занимать до пяти лет) и модернизируют эксперименты в надежде на то, что удастся воплотить их в жизнь — на восстановленном ускорителе или на каком-нибудь другом.

Сегодня в ИТЭФ остались только установки, пригодные для совсем незначительных вспомогательных экспериментов и обучения студентов, серьезные исследования там проводить нельзя. Но большинство ученых, кроме ИТЭФ, работают и в других местах — от российских институтов до западных проектов, в первую очередь ЦЕРНа и японской организации КЕК.

В итоге получается так, что значительная часть публикаций сотрудников ИТЭФ — это работы, написанные в соавторстве, в коллаборации или с указанием принадлежности более чем к одному институту. За последние годы, рассказывает Ростовцев, упало в два раза число публикаций сотрудников ИТЭФ, указавших его в качестве единственного места работы; часто указывается двойная аффиляция. А именно публикации в престижных (как правило, зарубежных) изданиях являются одним из прозрачных способов оценки эффективности работы ученого — и всего института; выходит, что эффективность ИТЭФ без коллабораций постепенно падает (хотя институт до сих пор остается одним из лучших в стране).

Если активность ученых из ИТЭФ в стенах самого института падает, многие участвуют в коллаборациях и какую-то часть года проводят за границей, финансирования нет, равно как нет и необходимых для исследований установок, то встает вопрос: что же осталось в ИТЭФ (помимо отличной территории) и что держит там людей? «Эти институты сильны за счет людей, за счет школы, которая там сложилась давно, еще в 1960-е годы», — говорит Борис Штерн про российские физические институты. Получается, что главное в ИТЭФ сейчас — это коллектив со своей школой и традициями и научная атмосфера, которая его окружает. Но именно атмосфера, как говорит Горский, из-за действий руководства — ужесточенного пропускного режима, бюрократии, сложностей с командировками и отсутствия плана развития — «ухудшается неимоверно».

«У руководства нет ни малейшего представления, чего они хотят», — говорит Александр Горский, имея в виду и руководство ИТЭФ, и — в первую очередь — руководство НИЦ КИ. Недаром Михаил Ковальчук с момента присоединения столь ценного актива, как ИТЭФ, к своему центру так ни разу и не посетил усадьбу в Черемушках.

Взять комментарий у директора ИТЭФ Юрия Козлова по поводу ускорителя, пропускного режима и других жалоб сотрудников «Ленте.ру» не удалось: в дирекции сказали, что он находится в отпуске до конца сентября и не может не только сам ответить на вопросы, но и делегировать это право кому-либо еще.

Гатчина и Протвино

Еще одной составляющей НИЦ КИ является Институт физики высоких энергий (ИФВЭ). Он находится в маленьком подмосковном наукограде Протвино, расположенном примерно в 100 километрах от МКАД. Кроме, собственно, института в Протвино больше почти ничего нет — и именно поэтому, говорят коллеги из ИТЭФ, сотрудники ИФВЭ не будут критиковать действия начальства, как бы плохо (или хорошо) там все ни было. Но, по общему мнению, ситуация там более благоприятная, нежели в ИТЭФ.

ИФВЭ, как и ИТЭФ, до перехода в НИЦ КИ входивший в структуру «Росатома», окончательно изменил юрисдикцию лишь в апреле 2012 года. Но никаких радикальных изменений в дирекции ИФВЭ за последние 10 лет не происходило: директор Николай Тюрин, в свое время закончивший аспирантуру института, занимает свой пост с 2003 года. Научным руководителем ИФВЭ с 1974 (sic!) года является академик Анатолий Логунов, успевший заодно поработать ректором МГУ имени Ломоносова в 1977-1992 годах и директором ИФВЭ в 1963-1974 и 1993-2003 годах. Заместители директора по науке тоже давно работают в институте.

В ИФВЭ работают несколько ускорителей, в том числе У-70 (его мощность в 70 раз больше, чем у ускорителя в ПИЯФ), построенный еще в 1967 году. «Интенсивность ускорителя порядка на три меньше, чем было бы интересно», — поясняет Горбунов, напоминая, что не для всех экспериментов нужна большая интенсивность. В Протвино должен был появиться и целый ускорительно-накопительный комплекс, который начали строить в 1983 году и заморозили в 1998-м из-за нехватки финансирования. Зато благодаря так и не законченному проекту УНК в Протвино появилась минимальная инфраструктура: к примеру, там есть гостиница, в которой могут останавливаться за разумные деньги участники экспериментов из других городов и стран или студенты, приезжающие поучиться в лаборатории.

Наконец, с лета 2011 года частью НИЦ КИ является Петербургский институт ядерной физики (ПИЯФ). На момент присоединения директором ПИЯФ был Владимир Самсонов, возглавивший институт в 2006 году. В июле 2012-го Самсонова сменил Виктор Аксенов, до этого, как и Козлов, занимавший пост заместителя директора НИЦ КИ — но, в отличие от того же Козлова, занимающий еще и пост научного руководителя лаборатории нейтронной физики Объединенного института ядерных исследований в Дубне. Сомнений в научной репутации Аксенова никто не выражает, и резкой критике методы его управления ПИЯФ также не подвергаются.

«Нам повезло больше ИТЭФ, у нас директор все-таки ученый», — комментирует ситуацию Виктор Петров. По его словам, в ПИЯФ за последний год изменилось немногое, хотя стало больше бюрократии. Но, по его словам, «бюрократизация науки и ограничение академических свобод есть общая многолетняя тенденция».

ПИЯФ повезло больше не только с начальством, но и с техникой — там до сих пор функционирует исследовательский реактор ВВР-М и протонный ускоритель на 1 ГэВ, построенный в 1960-е годы. На нем и сейчас проводятся эксперименты. Но главные надежды ПИЯФ возлагаются на ПИК — ядерный реактор, который специально сконструирован для того, чтобы давать мощный поток нейтронов. На нем можно будет проводить исследования в области физики конденсированного состояния, ядерной физики и физики слабого взаимодействия, структурной и радиационной биологии и биофизики, радиационной физики и химии и не только. Сравнимых с ним, утверждается на сайте института, в мире всего три — HFR во Франции, модернизированный HFIR в США и FRM II в Германии. «Ближайшим аналогом ПИК является французский реактор в Гренобле, работающий с 1971 года. Однако наш реактор будет вдвое мощнее и поток нейтронов в ловушке в несколько раз больше», — уточняет Петров.

Строительство ПИК началось в 1976 году и продолжалось почти 40 лет с разной степенью интенсивности, зависевшей от финансирования. Физический пуск реактора — то есть запуск строго нулевой мощности, который позволяет продемонстрировать возможность самоподдерживающейся ядерной реакции, — откладывался неоднократно. 28 февраля 2011 года, согласно информации на сайте ПИЯФ, он наконец состоялся (хотя в прессе еще в августе того же года появлялись сообщения, что реактор «готов к физическому пуску», а в декабре Ковальчук говорил, что физический пуск состоится через «месяц-два»). Однако физического пуска недостаточно для того, чтобы проводить исследования; необходим энергетический пуск, чтобы реактор работал на мощности, близкой к максимальной (для ПИК она составляет 100 мегаватт), а для этого необходимы время и деньги, говорит Петров. Пока что планируется, что сроки энергетического пуска станут известны в конце 2013 года.

Впрочем, как отмечает Петров, откладывание физического пуска и неизвестность даты пуска энергетического — это не так существенно. Гораздо важнее, что концепция ПИК была разработана в 1966 году, когда реактор в Гренобле, конкурентом которому и должна была стать российская установка, еще не был построен, — и с тех пор прошло уже 40 лет. Московский физик Дмитрий Горбунов добавляет, что ПИК строился еще в то время, когда ПИЯФ был в структуре АН СССР, а позже РАН — и основные заслуги в создании этой мегаустановки, конечно, принадлежат именно академии. А что сейчас, при НИЦ КИ, происходит с реактором — «это надо приехать и посмотреть», говорит ученый. «Нужно посмотреть, выполняет ли он те функции, ради которых он строился. Он строился как некий аналог гренобльского центра, и это должен был быть центр общественного пользования в научной сфере — чтобы туда могли прийти ученые из разных институтов и проводить свои эксперименты. Но этого там еще рядом нет, насколько я понимаю», — рассказывает Горбунов.

И все же основная головная боль ПИЯФ связана вовсе не с техникой (в конце концов, БАК тоже находится не в США, но это не мешает американским ученым проводить на нем исследования и собирать данные) и не с бюрократическими препонами. Главная проблема в том, что институт стареет.

Сейчас, рассказывает Петров, у занятий наукой появилась конкуренция, которой не было в советское время. Молодой человек, защитив диплом или диссертацию, видит, что он может пойти в коммерческую фирму (и зарабатывать сразу раза в четыре больше и еще больше — в перспективе) либо уехать за рубеж, в мировые центры науки — США или Европу, где и зарплаты выше, и просто интереснее. «И это, кстати, проблема для всех стран. Из Европы тоже уезжают. Однако значительная часть потом возвращается. Это считается даже хорошим тоном — провести несколько лет в Америке перед тем, как занять профессорскую должность. У нас не возвращается практически никто. Почему? А перспективы нет», — объясняет Петров.

Во время подготовки этого текста «Лента.ру» в течение нескольких недель пыталась получить комментарии от Михаила Ковальчука, однако пресс-служба НИЦ КИ сначала отвечала на наш запрос, что он находится в отпуске, затем — что он в командировке и, наконец, вновь в отпуске. По возвращении из отпуска у директора оказался слишком плотный график, в котором не нашлось места для разговора. Заместители Ковальчука, по данным пресс-службы, также не могут ответить на вопросы, если этого права им не делегирует директор.