Первого июля вступил в силу федеральный закон, запрещающий употребление матерных слов в театре, кино, литературе и СМИ. Закон вызвал неоднозначную реакцию в обществе. В интернете уже стартовал проект театрального режиссера Дмитрия Егорова — создается реестр произведений искусства, в которых встречается ненормативная лексика. Авторы проекта решили наглядно показать, как новый закон уничтожит целый пласт русской культуры. Вдобавок в тот же день Госдума совершила еще одну попытку корректировки языка. На заседании обсуждался законопроект о запрете использования иностранных слов. В итоге парламентарии отклонили его. Хорошо это или плохо? Должно государство вторгаться в процесс развития языка? И в чем ценность мата? На эти и другие вопросы «Ленте.ру» ответил доктор филологических наук, профессор, завотделом экспериментальной лексикографии Института русского языка имени В.В. Виноградова (РАН) Анатолий Баранов.
Лента.ру: Насколько актуальны такие инициативы?
Баранов: Мне кажется это совершенно не актуально, с точки зрения реального положения дел. Особенно в части заимствованных слов. Если вспомнить российскую историю, то в обществе всегда шла борьба между западниками и славянофилами, которые считали, что незачем употреблять иностранное слово «калоши», когда есть прекрасное русское слово «мокроступы». Эта борьба, как мы видим, продолжается и сегодня в разных формах. Но русский язык сам хорошо все это регулирует. То, что нужно языку, он сохраняет, а что не нужно — выбрасывает. Если мы вспомним молодежный жаргон семидесятых годов XX века, то в нем было очень много английских слов. Жаргонизмы «герла», «флэт», «стрит» употреблялись очень часто. Но все это ушло, и сегодня в разговорном языке этих слов нет. Не потому что эти слова запретили, а потому, что это оказалось не нужно ни русскому языку, ни его носителям.
Способны ли такие запреты работать?
Сомневаюсь. Русский язык без всяких законов прекраснейшим образом отбрасывает то, что ему не нужно, и оставляет то, что нужно. Введение таких запретов бессмысленно, потому что их соблюдение невозможно толком контролировать. Даже если выпустить какой-нибудь стоп-лист слов, запрещенных для использования в СМИ и публичных выступлениях, это никак не повлияет на повседневное общение. Можно, конечно, потребовать, чтобы вместо «компьютера» все говорили «электронный вычислитель», но кто и как будет контролировать выполнение? Даже если это и будет работать, то работать оно будет кособоко.
Анатолий Баранов
Фото: ИДР-ФОРМАТ / ИТАР-ТАСС
Как и запрет мата?
Такой запрет необходим хотя бы потому, что в обществе на неформальном уровне он уже существует. Есть люди, которые принципиально не используют матерных слов, и свободное употребление такой лексики можно считать нарушением их прав. Но тут надо думать, как это делать. Такими вот законами или на уровне общественного консенсуса, когда употребление бранных слов публичными персонами будет считаться дурным тоном, и с ними никто не будет иметь дела. На мой взгляд, путь общественного договора выглядит более сложным, но и более продуктивным. Закон в этом смысле кажется более простым решением. Запретили, и дело с концом.
Откуда действительно можно убирать мат и иностранные слова, а где их стоит оставить?
С иностранными словами все очень сложно. Порой трудно найти грань между словами, которые имеют собственно славянское («русское») происхождение и заимствованными выражениями. Вроде бы исконно русское слово «терем» на самом деле является греческим. Трудно найти разумные критерии, которые позволят нам отделить одно от другого. Какие слова запрещать? Те, которые попали в язык пять лет назад или десять? Или с момента вступления закона в силу? Но есть, например, профессиональная лексика, где заимствованные слова составляют основу соответствующего специального языка. Это финансы, экономика, информатика. Без заимствованных слов тут не обойтись. Слово «фрейм» по-русски означает «рамка, каркас». Но семантика английского термина frame и его русской кальки «фрейм» связана с определенной научной теорией и сферой технологий — с компьютерным моделированием интеллекта человека. Подобрать аналогичное слово в русском языке просто невозможно, поскольку направление искусственного интеллекта развивалось в первую очередь в англоязычных странах. В СССР оно рассматривалось как идеологически вредное. Специальная терминология легко проникает в литературный язык.
Как и мат...
Тут можно говорить о письменном, литературном языке. О языке, который используется в СМИ. Здесь обсценную лексику действительно стоит ограничить. Но мат в бОльшей степени устная традиция — сфера устного языка, которая вообще с трудом поддается какому-то контролю и регламентации. Взять, например, такие области, как строительство или военное дело. Ситуация, в которой военные или строители перестанут использовать мат, мне представляется полнейшей утопией. Не знаю, существует ли в России хотя бы одно строение, которое было построено без мата.
А как же мат в литературных произведениях, которые не становятся от этого хуже?
Да, нам известно, что Александр Сергеевич Пушкин очень ценил стихи Баркова, который, как известно, писал преимущественно матерными словами. Пушкин даже написал поэму «Тень Баркова» с использованием обсценной лексики. Да и другие классики нашей литературы ее иногда использовали. Общий запрет, на мой взгляд, должен распространяться только на СМИ и на публичные выступления. Во всех прочих случаях достаточно уведомить потенциального читатели или зрителя, что в этом произведении встречается обсценная лексика. Это долгий путь, который не обещает быстрого успеха, но и принятие закона этого не гарантирует. Не надо испытывать иллюзий на этот счет.
Откуда вообще взялся русский мат?
Легенда о том, что мат пришел на Русь с татаро-монгольским завоеванием не имеет под собой никаких научно подтвержденных данных. Русский мат не зря называется русским. Есть гипотеза, которую разделяет большинство лингвистов, что матерная лексика изначально была частью языческих обрядов. Ее использовали, в частности, во время обрядов плодородия. Так, известно, что сербские крестьяне в ходе обряда вызова дождя, бросают вверх топор и произносят те самые матерные слова, корни которых мы с вами прекрасно знаем. Соответственно, когда христианство пришло на Русь, оно стало бороться со всякими проявлениями язычества и с матом в том числе. Отсюда и историческая табуированность обсценной лексики. Есть этимологический словарь славянских языков, и там указано, что слово из трех букв изначально обозначало иголку хвои. Следы обсценной лексики скрываются даже в самых невинных выражениях. В детском заклинании «встань передо мной как лист перед травой» изначально речь шла вовсе не о траве и листе — как мы знаем, лист не встает перед травой.
Берестяная грамота, содержащая ненормативную лексику, датирована первой половиной XII века
Фото: Замир Усманов / Интерпресс / ИТАР-ТАСС
Можно ли вообще регулировать развитие, эволюцию языка законами?
В какой-то мере можно. В немецком языке было слово Fraulein, обозначающее незамужнюю женщину, девушку. Но в конце восьмидесятых годов, c ростом феминистского движения немцы посчитали, что это каким-то образом унижает женщин и от этого слова отказались. Оно осталось в литературе, но организованные и законопослушные немцы не употребляют его в устном общении. Такое ограниченное, дозированное влияние на развитие языка оказать, наверное, возможно.
Должно ли государство вмешиваться в этот процесс?
Языковое строительство и языковое планирование — важная часть государственной политики. В этой области какие-то нормативные акты необходимы. Если мы считаем, что какая-то грамматика, какой-то словарь являются нормативными, и должны использоваться в СМИ и в школах, то такие вещи должны утверждаться законодательными актами и правительственными документами. Но то, что мы видим сейчас, это, на мой взгляд, просто симуляция политической деятельности. Возможно, это способ не заниматься тем, что является актуальным и важным на самом деле. Такое гипертрофированное внимание к языковой политике со стороны людей, которые не являются специалистами в этой области, не принесет пользы.
Студенты лингвистического университета
Фото: Николай Цыганов / «Коммерсантъ»
Какие могут быть последствия для языка от таких вмешательств?
Думаю, никаких. В обыденной речи этот запрет действовать не будет. В других случаях вместо матерных слов будут использовать эвфемизмы. Но это не то же самое, что матерные слова. Эвфемизм не может передать всю силу мата. Он несравнимо слабее своего оригинала. И, на самом деле, этот закон даже спасет мат.
От чего?
От исчезновения. Чем чаще мы используем подобные слова, тем быстрее они теряют свою силу. Они приедаются и ослабевают. Парадокс, но русский мат успешно просуществовал с незапамятных времен именно благодаря табуированию. Если табуирования не будет, то исчезнет и стилистическая выделенность мата. Эти эмоционально заряженные слова превратятся в обычное чертыхание.
Так может, это и лучше?
Нет. Потеряв мат, язык потеряет очень мощное средство выражения чувств и эмоций. Поэтому я здесь выступаю сторонником запретительных мер, которые для мата, на самом деле, являются охранительными. Нам нужно его сохранить. Это наше языковое богатство. Ни французское Merde!, ни немецкое Sheisse! не передают такой палитры эмоций. Не зря иностранцы, приезжающие в Россию, чувствуют, что в мате есть что-то особенное. В европейских языках нет такой эмоциональности. Именно поэтому нам пора спасать русский мат. Ведь если не запрещать его, публично объявить амнистию, то мату придет конец. Мат должен сохранить все свои стилистические эффекты, которые ему присущи, и которые мы все прекрасно чувствуем.