Вершина русского модерна За 14 с половиной миллионов долларов ушла с молотка картина Валентина Серова

24 ноября 2014 года на аукционе Christie’s в Лондоне был поставлен ценовой рекорд для живописи великого русского художника Валентина Александровича Серова (1865-1911). За 14 миллионов 510 тысяч долларов (включая 12 процентов комиссии аукционного дома) был продан «Портрет Марии Цетлиной». Этот шедевр на протяжении пятидесяти пяти лет находился в Израиле. С подробностями — израильский социолог доктор Алек Д. Эпштейн специально для «Ленты.ру».

По воспоминаниям Марии Цетлиной (1882-1976), инициатива написания ее портрета исходила от самого В.А. Серова, который впервые увидел ее в обществе будущего второго мужа и его родителей в парижском ресторане Prunier на улице Дюфо возле площади Мадлен. Легенда гласит, что у дверей Prunier, открывшегося в 1872 году, останавливались самые красивые экипажи Парижа. Ресторан привлекал аристократию, известных и успешных деятелей культуры и предпринимателей, а после подписания франко-русского союза в 1892 году его завсегдатаями стали и состоятельные гости из России. К сожалению, побывать в месте, где В. А. Серов был впервые очарован М. С. Цетлиной, уже невозможно, несмотря на то, что ресторан с таким названием существует в Париже и поныне: сын его основателя, Эмиль Прюнье, которому он перешел по наследству, перенес его в другой район, на пересечение avenue Victor Hugo и rue de Traktir, где он и находится с 1924 года — и до сих пор. Интересно, что в память о прошлом ресторана, в котором любили бывать русские аристократы, декоратор Жак Гранж оборудовал на первом этаже зал под названием Izba. Стены этого помещения обшиты панелями из соснового дерева и украшены позолотой. Изображенные на них корабли, осетры и морские волны напоминают о работах известного русского художника-символиста Ивана Билибина.

По воспоминаниям Марии Самойловны, зная о том, что Осип Сергеевич Цетлин (1856-1933) был очень заинтересован в том, чтобы В. А. Серов написал групповой портрет его семьи, в 1906 году даже предложив художнику за это тройной гонорар, художник пошел на хитрость. «Прошло три или четыре года. …На этот раз Серов через метрдотеля попросил Цетлина переговорить с ним. Они подошли к свободному столику, и Серов, как потом уверял мой свекор, якобы сказал:

— Помните, господин Цетлин, вы имели для меня очень хорошее дело? А теперь я для вас имею такое же хорошее дело: дайте мне возможность нарисовать портрет дамы, которая сидит с вами, а я нарисую портрет жены, сына и вас без всякой платы».

Своего обещания Серов не сдержал: групповой портрет семьи Цетлиных так и не был создан. Однако их новообретенную невестку он запечатлел, специально с этой целью приехав в середине октября 1910 года в Биарриц, где Мария и ее второй муж тогда жили. Над портретом художник работал на протяжении четырех–пяти недель, с перерывом на неделю, когда он поехал из Биаррица в Испанию, причем он работал даже утром в заранее назначенный день отъезда. Хотя сам художник, уже сидя в вагоне поезда, сокрушался, что в портрете хорошо бы исправить отдельные детали, критикам работа эта сразу же понравилась. Так, Николай Эфрос писал, что портрет этот «до того сильный, точно это не живопись, а скульптура. …Серов не только пишет лицо, — он разоблачает подноготную души». Александр Койранский охарактеризовал портрет как «вещь, превосходная по экономии художественных средств и внутреннему живописному спокойствию». После расставания с Цетлиными Валентин Серов прожил лишь год, и за этот год он отправил Марии двенадцать писем. «Родившегося вскоре после его смерти сына мы — в память о нем — назвали Валентином», — рассказывала Мария Самойловна в письме, опубликованном Ильей Зильберштейном в сборнике материалов о В.А. Серове в 1971 году. Сложно сказать, было ли письмо Цетлиной опубликовано без купюр; она, разумеется, не могла забыть, что своего первенца они с мужем назвали Валентин-Вольф (1912–2007), одновременно в честь художника Серова и деда Михаила Цетлина, Вольфа Высоцкого.

За портрет В.А. Серов назначил высокую цену, которая была выплачена без разговоров. В семье была гармония по этому вопросу; Мария Самойловна указывала: «Моему мужу очень хотелось, чтоб мой портрет был написан Серовым».

Михаил Осипович Цетлин был человеком исключительным. Писатель Борис Зайцев отмечал: «Нельзя было не ценить тонкого ума, несколько грустного, Михаила Осиповича – его вкуса художественного, преданности литературе, всегдашней его скромности, какой-то нервной застенчивости, стремления быть как бы в тени».

Как указал видный иерусалимский литературовед Владимир Хазан, «будучи с детства человеком не просто обеспеченным, но по-настоящему богатым, он тем не менее никогда не ставил материальное выше духовного и, сызмалу научившись ценить прекрасное в жизни и искусстве, искал упоения и воплощения своих мечтательных грез в стихах». С годами он стал литератором широкого профиля: публиковал и стихи, и переводы, и критические статьи, и книги по истории культуры.

Еще в 1915 году М.О. Цетлин организовал в Москве издательство «Зерна», где вышли книги М.А. Волошина и И.Г. Эренбурга, а также его собственный сборник стихов «Глухие слова», посвященный Марии Самойловне. Главное же, что всю жизнь делали Цетлины для деятелей культуры — они в прямом смысле слова кормили их. «В зиму 1917-1918 года в Москве Цетлины собирали у себя поэтов, кормили, поили; время было трудное, и приходили все – от Вячеслава Иванова до Маяковского», – вспоминал десятилетия спустя Илья Эренбург. В 1918 году Цетлины потеряли свой московский дом в Трубниковском переулке, но и в эмиграции продолжали поддерживать русскую культуру и ее творцов.

Именно супруги Цетлины выпустили в 1923 году три номера литературного альманаха «Окно», в которых были впервые опубликованы многие произведения Бунина, Куприна, Ремизова, Шмелева, Мережковского, Гиппиус, Бальмонта, Цветаевой, Тэффи и других литераторов первого ряда русской эмиграции. Докладом Цетлина «О литературной критике» открылась 5 февраля 1927-го деятельность «Зеленой лампы» — литературно-философского общества, возникшего по инициативе Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус и сыгравшего значительную роль в духовной жизни русской эмиграции первой волны. В парижской квартире Цетлиных (в 1927 году они переехали на 59, rue Nicolo) перебывал цвет русской художественной интеллигенции того времени; Бунин, Бальмонт, Гиппиус, Алексей Толстой и другие читали там свои новые произведения. В Нью-Йорке, куда они были вынуждены переселиться из-за оккупации Франции нацистами, супруги Цетлины стояли у истоков «Нового журнала».

После смерти Михаила Осиповича Мария Самойловна передала его коллекцию книг университетской библиотеке в Иерусалиме. В 1959 году она подарила городу Рамат-Ган свою художественную коллекцию. Предшествовало этому письмо, написанное на русском языке и направленное 25 января 1959 года Авраамом Криници (1886-1969), на протяжении более чем сорока лет бывшим мэром Рамат-Гана, Марии Самойловне, в котором он писал, что в городе начинается строительство музея, в котором ее коллекция займет отдельный павильон имени Михаила Осиповича Цетлина. Криници оставался мэром Рамат-Гана еще десять лет, до самой своей смерти, но обещание, данное им Марии Цетлиной, он не сдержал.

На протяжении первых семи лет, с 1959 по 1966 год, собрание живописи и графики хранилось на складе удобрений и инструментов в рамат-ганском национальном парке! Когда в 1966 году Моше Гурари, назначенный Марией Самойловной своим представителем по вопросам судьбы коллекции, впервые получил возможность увидеть работы, то был шокирован их состоянием. Часть работ помялась, часть листов была надорвана, часть покрылась плесенью. Муниципалитет Рамат-Гана отказался оплачивать услуги реставратора, и Мария Самойловна, за семь лет до этого подарившая эти работы Израилю, вынужденно согласилась платить за то, чтобы эти произведения искусства в принципе не погибли. Хаим Мелер, реставратор из Тель-Авивского музея, пришел к выводу, что всего была повреждена 61 работа, состояние четырнадцати более не позволяло выставлять их в музейном пространстве.

Позднее около двадцати работ, в том числе четыре гравюры Рембрандта (подписанных самим великим голландцем), четыре гравюры французского художника Фрагонара и два наброска мексиканца Диего Риверы, были украдены. Профессор Тель-Авивского университета Арье Глоберзон, описывая в 1984 году судьбу этой коллекции в Рамат-Гане, возмущался «вандализмом, который трудно описать словами». После того, как в октябре 1978 года были вскрыты факты пропажи работ, служащий Рамат-Ганского муниципалитета поставил на выставленные в городской библиотеке эскизы и графику печати с лицевой стороны листов, что, по его разумению, должно было отвадить потенциальных воров, которые, таким образом, не смогли бы продать украденные работы; чиновник также расписался поверх печати на каждой работе, порой поверх подписи их авторов! Нигде в мире таким диким образом бороться с воровством не пришло в голову никому.

Не менее дико и то, что, когда мэрия Рамат-Гана заявила в полицию о краже работ со стенда с раздвижными стеклами, следователям был отдан единственный рукописный экземпляр каталога собрания. Полиция воров не нашла и закрыла дело, после чего все собранные в ходе расследования материалы были сданы в макулатуру – включая каталог коллекции. В результате никакой описи собрания более не существовало в принципе. Сотрудница Рамат-Ганской библиотеки Шуламит Шалит начала составлять каталог коллекции, не имея никаких данных о том, кем и когда были созданы картины, которые ей было поручено описать в свободное от основных обязанностей время. Под картинами не было никаких табличек, для публики не было издано никакого информационно-справочного материала. Коллекция также не была застрахована. «Стыдно, что такое происходило в нашем городе, — говорил тридцать лет назад вице-мэр Рамат-Гана, отвечавший за сферу культуры, Ханан Розен. — И множить этот стыд мы больше не будем». К сожалению, слова и дела не шли рука об руку. Понимая, что в общедоступной библиотеке, где нет ни охраны, ни камер слежения, обеспечить сохранность коллекции невозможно, в начале 1990-х годов ее просто убрали в запасник, и лишь отдельные работы экспонировались на временных выставках в других израильских музеях.

Однако дело все же, пусть и чрезвычайно медленно, но двигалось, и 20 июня 1996 года состоялось открытие музея в отдельном здании. Рамат-Ганский музей русского искусства им. Михаила и Марии Цетлиных, однако, делит это здание с другим музеем, посвященным искусству Китая, Японии и других стран Дальнего Востока (который возник аналогичным образом, вследствие щедрого дара, полученного мэрией от Иехиэля Нахари после его кончины в 1962 году; дар этот на протяжении десятилетий хранился в совершенно неподходящих условиях). Всего в здании четыре зала: два из них полностью посвящены азиатскому искусству, в третьем выставляются временные экспозиции, а в четвертом экспонируются отдельные произведения из коллекции Цетлиных (в настоящий момент в музее можно увидеть только пятнадцать работ). Заслуживает упоминания тот факт, что летом 2003 года работы из этой уникальной коллекции, включая серовский «Портрет Марии Цетлиной», были представлены в Третьяковской галерее, что само по себе свидетельствует об их значении для истории культуры и высоком художественном уровне. Несмотря на это, большая часть собрания Цетлиных в Рамат-Гане продолжает пылиться на складе, в котором не обеспечены никакие условия с точки зрения контроля температуры и влажности, а в штате музея работает лишь один профессиональный сотрудник. Часть картин пропала или погибла. Но о сознательной продаже полученных в дар работ речь прежде никогда не шла.

Осенью 2014 года стало ясно, что мэрия Рамат-Гана намерена продать «Портрет Марии Цетлиной». Немало людей направили в мэрию Рамат-Гана письма протеста. 16 ноября глава Совета по делам музеев при министерстве культуры Израиля, доктор Шимшон Шошани, написал письмо с просьбой остановить процесс продажи картины Серова и вернуть ее в Израиль. «Выставление на продажу самого важного произведения в собрании с декларируемой целью улучшить выставочные площади и условия вызывает возмущение и противоречит замыслам филантропов, подаривших собрание городу Рамат-Ган», — подчеркивал Ш. Шошани. Однако согласно действующему в Израиле Закону о музеях 1983 года, Совет по делам музеев имеет сугубо консультативно-рекомендательные полномочия. Письмо Ш. Шошани, как и петиция, инициированная завотделением еврейского искусства Университета им. Бар-Илан доктора И. Родова, были просто проигнорированы.

Собрание произведений искусства, 55 лет назад подаренное Израилю виднейшей семьей интеллектуалов и филантропов, к сегодняшнему дню разграблено и лишено самых ценных входивших в него работ. Продажа портрета, написанного Валентином Серовым в Биаррице в 1910 году, стала зримым свидетельством того, насколько не нужна еврейскому государству культура диаспоры. «В поздних портретах Серова стиль модерн в его русском варианте достигает своих вершин, — справедливо указывал выдающийся искусствовед Дмитрий Сарабьянов. — Можно даже сказать, что он исчерпывается в серовском совершенстве». Остается лишь поздравить нового владельца этой замечательной работы, не пожалевшего денег — и купившего подлинный шедевр. Имя покупателя осталось неизвестным.