Петр КАПУЛЯНСКИЙ
В самом начале семидесятых годов матушка моя полюбила поэму Андрея Вознесенского. Ну, понятно — и замужней женщине хочется влюбляться заново, но нельзя. Семья потому что. Вот и занимают место в сердце книжки, фильмы и киногерои. Для брака неопасно, а романтические позывы удовлетворены.
«Тетрадь, найденная в Дубне» казалась не слишком обычной для поэта-архитектора и, может, потому захватила в те годы многих. Выгуливая меня, матушка твердила, держа перед глазами тоненькую брошюрку: «В час отлива возле чайной я лежал в ночи печальной, говорил друзьям об Озе и величьи бытия...» — пыталась выучить наизусть.
А я скучал. Скучал день, два, неделю. Мне хотелось услышать от мамы сказку, а звучало: «Я сказал: а хочешь — будешь жить в заброшенной избушке. Утром пальчики девичьи будут класть на губы вишни, глушь такая, что не слышна ни хвала и ни хула...»
Как-то, неудачно скатившись с горки, я подскочил к маме и попросился домой. В пути начал приставать:
— Мам! Расскажи сказку.
— Мне кажется, я рассказала тебе все сказки на свете, — отвечала мама, сосредоточенно повторяя себе под нос «...но внезапно черный ворон примешался к разговорам...»
— Ну, тогда я тебе расскажу, — и тут я выдал матушке всю поэму от первой до последней строчки. Что вы хотите? Детская память как губка...
Вот с этого момента, куда бы мы ни пошли и кто бы ни приходил в гости к нам, рано или поздно наступал момент, когда меня ставили на стульчик и просили почитать стишок. И я выдавал «Тетрадь, найденную в Дубне». Взрослые, ожидая услышать тридцатисекундную частушку Агнии Львовны про Таню, у которой руки из жопы растут, бывали сильно огорошены. Многие в процессе прослушивания успевали напиться и проиллюстрировать известный палиндром «А рожа упала на миску салата». Кое-кто уходил по-английски.
Меня ругали. Мне обещали шоколадку. «Если в следующий раз прочтешь басню дедушки Крылова — будет большая шоколадка!» Только не Вознесенский! И уж по крайней мере, без замен постоянно забываемого по непонятности своей «ни хула» на вполне знакомое «ни х…я».
Я обещал, но, забравшись на стул, не мог сдержаться... В конце концов, родители начали заранее предупреждать друзей, что Петенька не читает стишков. У него с памятью плохо.
Месяца два я дулся, а потом как-то привык и успокоился. Начал рассказывать про «час отлива» плюшевому медведю... Родители позабыли про модную поэму и подуспокоились.
Пришел новый 1972-й год. В мамином НИИ организовали большой светлый праздник с обильными возлияниями. Вашему покорному слуге, проводящему огромную часть своего свободного времени в скачках между кульманами и потому знакомому доброй половине сотрудников, была предложена роль Нового Годика. С обещанием красивого костюмчика и кучи подарков. С моей стороны требовалось залезть на возвышение и выразительно прочитать что-то про зайчика и снежок.
Наступил праздник. Старшие научные сотрудники уже напились до уровня младших. Доктора наук братались с лаборантами. Ужравшиеся председатель парткома с начальником первого отдела отплясывали на пару вприсядку, а инженеры молча тискали по углам чертежниц. Мама с папой танцевали в дальней стороне зала, а я с пьяным в стельку Дедушкой Морозом последний раз повторял: «зайчик... снежок... Новый год...».
Пробили куранты, и меня выставили на стульчик. Все замерли с поднятыми в руках бокалами. Я глубоко вдохнул и начал:
— Ой, не шейте вы, евреи, ливреи,
Не ходить вам в камергерах, евреи!
Не горюйте вы, зазря не стенайте,
Не сидеть вам ни в Синоде, ни в Сенате...
И был тут же заглушен вмиг протрезвевшим Дедушкой Морозом. И все обошлось. Потому что история происходила под Новый год, а Дедушка Мороз действительно умеет дарить подарки и творить чудеса.
Ведь никто не был виноват в том, что в это время мама учила наизусть Галича, а у меня была хорошая память и строптивый характер...
Итог голосования: «+» 87, «-» 27