«Сейчас Крым — авангардней некуда» Главный архитектор Евпатории — об архитектуре Крыма и энтузиазме 1930-х годов

В самом конце декабря 2014-го в Гостином Дворе в Москве проходила выставка «Зодчество», посвященная в этом году 100-летию русского авангарда. «Зодчество» проводится уже 22 года, но впервые на ней был представлен павильон Крыма. Автор проекта «Курортоград», архитектор Алексей Комов, получивший в январе предложение стать главным архитектором Евпатории, рассказал «Ленте.ру» о том, как устроены крымские города, и о предчувствии новой эпохи массового энтузиазма в духе 1930-х годов.

Штейнер: Легко ли переквалифицироваться из практикующего архитектора в чиновники?

Комов: После Нового года я становлюсь комиссаром развития Евпатории. Если уж взялся за гуж, то и следуй поговорке конструктора Сергея Королева: «не нравится — предлагай решение, предлагаешь — действуй, действуешь — отвечай».

Павильон Крыма заметно выделялся на «Зодчестве», наверное, масштабом. В нем нет ни гигантских фотографий, ни крохотных инсталляций, все соразмерно человеку и в то же время создает впечатление цельной и очень богатой истории...

Дело в том, что если городу две с половиной тысячи лет, то важно не только знать его историю, но и ее ощущать. Чувство, что за спиной 2500 лет, очень помогает понимать живые процессы города. Ведь курортом Евпатория стала всего 150 лет назад, в масштабе двух с половиной тысячелетий это ничто. Была античная Керкинитида, был османский Гезлев — это старый город. Подхватил направление улиц старого города уютный царский модерн XIX века. Потом возникла советская курортная парадигма, и интересно, что сталинские здравницы стоят в сетке улиц дореволюционных дачных участков. Нарезка кварталов осталась прежней.

Что изменилось в городе за последние 20 лет, пока Крым был заграницей?

Раньше у нас, в закрытой стране, как было: если ехать на море, то в Крым. То есть у каждого ведомства в Крыму должны были быть пионерлагеря, санатории и то-се. Евпатория — гигантская плантация всего этого хозяйства. В советское время вся машина курортограда, неважно, от какого ведомства какой санаторий, была единым механизмом. Вся матрица работала как часы. Когда развалилась страна, то курортоград со своими бесконечными санаториями и пионерлагерями распался на удельные княжества. По сути, получился новый Гезлев, новое средневековье.

Украина, как отдельное уже государство, советским курортным наследием не занималась вовсе?

На Украине это было вообще не «окучено». Ей физически такое лечебно-санаторное мегахозяйство было невыгодно содержать. И сейчас, когда мы возвращаемся, то, что принадлежало ведомствам, превратившимся в корпорации, — в хорошем состоянии, а то, что умерло в частных руках, —либо перепродано, либо «распилено». Например, гигантский детский санаторий «Чайка» им. Терешковой функционирует только на треть — столько они могут освоить. А тут была шикарная двухпоточная столовая: первый поток идет наверх, а второй уже сыт и спускается по другой лестнице. Не все так. Например, «Таврида» Ивана Жолтовского в прекрасном состоянии, а шикарный «Октябрь» 1955 года постройки Владимира Турчанинова практически разрушен. Причем не в 90-е, а в последние 7 лет. Его вывели из собственности — и он погибает.

То есть он ничей, и местные растаскивают руины цивилизации на камни, как тысячу лет назад?

Там все: дачники, диггеры, молодежь прекрасно себя чувствует. Но весь кайф Евпатории, ее главное отличие от других приморских городов в том, что нет понятия «первая линия у моря». Озеро Мойнаки в глубине, а на нем — сердце курорта, грязелечебница. Это был нереально гигантский комбинат, цеха здоровья. Грязелечебницей пользовались все санатории, специальные ходили челноки-автобусы.

Здесь была степь, ни одного дерева. Лечебница обросла роскошным парком, но сейчас утопают в зелени ее руины, она убита абсолютно. Сейчас грязь привозится из Сак, однако в такой разрухе она практически не используется.

Но ведь сейчас нет единой структуры, которая могла бы взять на себя управление всем этим хозяйством?

Единой структуры нет. Но городу нужна стратегия и помимо лечебно-курортной составляющей. На ней одной город не может существовать и не существовал. Полгорода трудилось на лечебнице. Но также было предприятие «Вымпел», выпускавшее для ВПК электронику. Кстати, здесь делалась электронная игра «Ну, погоди», тоже бренд. Авиаремонтный завод. Советская пепси-кола производилась в Евпатории. Была инфраструктура, которая давала городу плечо.

Город находился на самообеспечении?

Я все время объясняю: деньги, выделяемые сейчас федеральным центром, не для того, чтобы их проели, не для того, чтобы вы открыли окно — а там марсиане переправу построили. Деньги на то, чтобы запустить механизм самодостаточности. А дальше нужно строить самим.

Понимание этого механизма очень важно для местных. Пока у них присутствует немножко ощущение, что они не жизнь живут, а смотрят кино про жизнь. А если нет ответственного городского сообщества, тогда какой спрос? Будем делать так, как нужно.

Это касается не только курортного комплекса, вероятно?

Это касается не только санаториев. Есть вопрос аэропорта, переноса железной дороги. А это все планы 70-х годов. Многие стратегические проекты, которые были остановлены во время перестройки, актуальны до сих пор. Ведь не на ровном месте все это — бац, и накреативили. Без некоторой актуализации советских планов обойтись невозможно.

Нет проблем с коммуникацией между местными и пришлыми?

Скажем так — есть проблема связи между большими силами, которые заходят в Крым, и местным сообществом, которое не привыкло иметь свой голос. И при этом обижаются, что к ним не обратились. А у них есть информация по памятникам, по охранным зонам, да по всему. Еще черта местного менталитета — привычка к ритуалам. Когда я строил в Ялте в начале 2000-х, я обалдел. Люди живут на одной лестничной площадке, им нужно передать друг другу какие-то документы. Мы бы позвонили в дверь. А они идут встречаться у памятника Ленину через два дня, потому что так принято. Куда спешить? Тепло, хорошо.

Наш проект «Курортоград» очень оказался востребован именно для стимулирования населения. Мы приезжаем в разные города, проводим воркшоп, показываем, как можно действовать. Наглядно объясняем, что наследие — не что-то такое затхлое и неинтересное, максимально пригодное для магнитика на холодильник, а действительно живое.

Не получается ли так, что местные действительно смотрят на ваши старания как на кино?

Нет, почему же. Нам совсем не нужно, чтобы все были как Данко с горящим сердцем. Но многие вещи были бы просто невозможны без местных активных людей, таких, которые дорожат своим городом.

Мы провели первый воркшоп в Крыму. В Москве уже устали от этого слова, а тут вообще в первый раз. Собрали 20 архитектурных космонавтов, которые должны были отправиться в путешествие по Генплану 1947 года и спроектировать — ну, подумать, каким мог бы быть — нереализованный Дом Советов на евпаторийской набережной. Ведь место в городе, где должна сидеть власть, до сих пор не выявлено. Ни первый проект 47 года на набережной, ни второй в конце 80-х в глубине курортограда не были реализованы.

Как же — в Евпатории здания администрации нет?

Здание есть, исполком сидит на Театральной площади, но там доминирует театр. А учреждения раскиданы по городу. Неудобно и неверно для позиционирования власти. На воркшоп приезжал наш друг из НИИ Генплана Борис Кондаков, один из участников группы «Дети Иофана», рассказывал про проблему главного здания в городе и что такое Дом Советов в советских городах. Оказалось, что крымская молодежь вообще не знает, что такое Дворец Советов. Они знают Заху Хадид и так далее, но могут не знать даже Мельникова, Голосова, Жолтовского.

Проблема национально дезориентированного пиара, ага.

Ладно Жолтовского, но вот тот советский авангард, от которого, собственно, питаются все западные ребята, знать нужно. Он свой. Очень важно, чтобы были открыты источники. Зачем бежать за поездом, закидывая чемоданы на третью полку, надо в нем ехать, тем более что по праву наше место в локомотиве.

И как раз этими своими выставками, работой со студентами, обсуждениями мы, грубо говоря, привлекаем людские ресурсы... и инвестируем в будущее.

Насколько отдалено это будущее? Что вы как главный архитектор города хотите сделать для Евпатории в ближайшие, ну, 10 лет?

10 лет — это много. Первое, что требуется, — заставить людей работать по правилам. В Крыму очень серьезная проблема с законами. Мало того что надо перейти на наши законы, нужно, чтобы люди научились ими пользоваться. Второе — запустить пилотные проекты, которые задали бы планку и архитектурную, и административного взаимодействия. Людям нужны зримые результаты. Им нужно, на что показать пальцем.

И что может стать таким заметным пилотным проектом?

Конечно, грязелечебница. Потом, возможно, набережная. В Евпатории серьезная проблема с набережной, проблема социальная. Вообще, в приморском городе набережная — самое ценное. В Ялте, в Севастополе набережной пользуются горожане. Они приходят и гуляют. А в Евпатории не гуляют местные. Они используют набережную только в сезон, чтобы там поставить свои палатки.

Они там не отдыхают, а работают, верно?

«Быдлоотдых» это называется. То есть сделав набережную, выкинув оттуда мелкую торговлю и засунув ее в специально отведенные кластеры, при этом заранее отследив, чем они там торгуют, чтобы это соответствовало уровню, мы поднимаем планку стандарта жизни. Что такое быдлоотдых? К нам на Евпаторийскую биеннале приезжал из Питера художник Антон Чумак, он определил так: это самое быстрое получение прибыли от удовлетворения рефлексов.

Просто и дешево: нажраться побыстрее, нашуметь погромче...

Да, чисто животные потребности. В сезон все грохочет и мерцает, по набережной пройти невозможно. Но когда нет сезона, все мертво напрочь. Это труп, который не производит ничего. Приезжаешь в Ялту, гуляешь по набережной, там это «становой хребет» городской жизни. Я не привожу Ялту как пример, но там и в Севастополе все время идет какая-то движуха человеческого масштаба. В Евпатории этого нет.

Есть ли общие черты у архитектуры полуострова?

Во первых, она очень масштабна, но соразмерна человеку. Во вторых, крымская архитектура не заявляет о своем значении, не говорит «я-я-я», она на втором или третьем месте, а главный ресурс — это природа.

Когда ты приезжаешь отдыхать, ищешь не архитектуру, а красивое место. Бывали ошибки — выбирали красивое место и ставили в нем бетонную коробку, которая все сбивала. Но потом это обрастало природой. Вот «Артек». Когда его только построили, это был абсолютный бетон на солнцепеке. Сейчас все обросло и приобрело живописность. Крым перемалывает архитектуру и подчиняет себе людей — ты становишься совершенно другим здесь. А вот чем интересна природа в Евпатории — она рукотворна. Было лысое место, все деревья, кусты там высажены. Когда-то эти санатории выглядели просто, как чемоданы в степи. А сейчас заросло.

Евпатория, Биоклиматическая станция на набережной Горького, архитектор — Борис Белозерский, 1931 год

Фото предоставлено А. Комовым

Характерно, что на небольшой площади Южного берега и русский модерн, и конструктивизм, и сталинские здравницы органично сочетаются, не противоречат друг другу.

Да, это удивительная черта. Крымская архитектура подтверждает единство традиции, ее многоликость. Все эти стили — достаточно условные вещи. Один и тот же архитектор мог делать конструктивизм, через три года сталинский ампир, а позже — жесткий модернизм. Да о чем мы говорим? 23 года от революции до войны, а сколько там было стилей, сколько всего! Нужно всегда представлять себя внутри этого временного континуума. Вот Севастополь — он был отстроен по проекту Полякова за 6 лет после войны. И та задача, что ставится сейчас — модернизационный проект — это то же самое. Нам нужно за 6 лет запустить не просто механизм, а дать реальный результат. И поэтому для нас важен и опыт послевоенный, и опыт 30-х, вообще советский опыт. Не опыт модернизма, когда все хорошо, а когда ставятся большие проектные задачи и нужно делать не одно здание, а целые города. Наша задача — запустить лечебную санаторную инфраструктуру, действовавшую еще сравнительно недавно.

Крым также 23 года был без России. Вы всерьез сравниваете эти годы с послевоенной разрухой?

Да! Вот извините, в Евпатории фашисты не старый город уничтожили, а 80 процентов санаторного фонда разрушили до основанья. Потому что санатории были стратегическими объектами. И их восстановили! Почему не соорудили Дом Советов, по которому мы делали воркшоп? Было описание в Генплане, но не было толком проекта, не говоря уже о строительстве. Потому что понимали: нужно восстанавливать в первую очередь санаторную инфраструктуру города.

После двух великих катастроф ХХ века, революции и Второй мировой войны, Россия достаточно быстро была восстановлена — колоссальными коллективными усилиями. Реанимация после последней катастрофы, перестройки, кажется, только начинается.

Если честно, для себя я такую большую историю увидел в музее Уралмаша в Екатеринбурге. В конце 20-х там за 5 лет построили в лесу комбинат полного цикла. Грубо говоря, в одну дверь загружали вагонетку с рудой, из другой двери выезжали на танке или тракторе. Это «вставляет» так, что просто держись. При этом сажать директоров начали только потом, а тогда они не на страхе — на энтузиазме работали.

Вы считаете, что сейчас приходит время такого же энтузиазма?

Дело в том, что еще до присоединения Крыма я чувствовал запах таких вот новых 30-х.

Не вы один.

Причем спрашивают — ну а как же там 37-й? Да, кому-то 37-й, а мне все остальное.

Время великих побед, ага.

Настоящая советская архитектура человеческого масштаба была выработана в период после конструктивизма и до войны. Масштаб, соразмерный человеку, — он достигается не размерами, а орнаментом и деталировкой. И какое-то время назад появилось предчувствие этой духоподъемности новых 30-х, может быть, некоторого даже милитаризма...

Ну уж не милитаризм, а, скорее, готовность к мобилизации.

Ну а как же? Все же знали, что мы в кольце врагов. Выслали Троцкого, и все, мы строим социалистическое государство, самодостаточное, способное себя прокормить. Потому что при Троцком наши заводы нам были не нужны, поскольку есть немецкие.

Скоро мировая революция и все будет наше, рабоче-крестьянское?

Не совсем наше. Примерно такая же история в Евросоюзе: зачем нам учиться делать машины, нам будут их делать люди, которые умеют лучше нас? А мы будем растить цветы полевые, сеять просо и все такое.

Эта ленивая позиция быстро теряет популярность в здоровых массах.

В том-то и дело. И Крым — не случайность, как люстра вдруг в руки упала, бежали кони по этажу — а мы подхватили, нет, это закономерный этап. Отчасти мистическая история, но она легла на подготовленную почву. Это продукт всеобщего ожидания и делания, скажем так.

А как же выставка «Зодчество», посвященная в этом году 100-летию русского авангарда? Считается, что авангард приказал долго жить одновременно с идеей мировой революции.

Важно понимать, что такое авангард вообще. Авангард не исчерпывается Мельниковым и братьями Весниными. Он разлит во всем. Крым сейчас — самый авангард, авангардней некуда. Авангард — это способность не бояться рисковать и брать на себя ответственность за этот риск. И традиционализм сейчас — самое авангардное направление. Причем традиционализм не как копирование опыта предков — они все равно умерли — а как ощущение за спиной незримой поддержки истории. Вот этих тысяч лет, как в Евпатории.

Все же тот авангард, что дал толчок всей визуальной культуре прошлого века, был радикально против традиции.

Не в этом дело. Не надо делить авангард на куски, как колбасу. Знаете историю Хаджи Синана, главного архитектора Османской империи? Он построил мечеть Джума-Джами в Евпатории, Голубую мечеть в Стамбуле и много чего еще. Такой Посохин всей Османской империи. Он был архитектором-янычаром — представьте себе архитектора-спецназовца. А как он стал архитектором? Турки вели военную кампанию в Европе. И уже побеждали, но дорогу войскам преградил Дунай. И тогда вышел простой янычар и сказал: я знаю, как сделать переправу. Султан ему: хорошо, делай, но ты понимаешь, что будет, если не сделаешь. И он сделал, они переправились, выиграли кампанию, а янычар стал главным архитектором империи. В этом смысле, мне кажется, Хаджи Синан авангардист покруче Мельникова.