В начале февраля в Третьяковской галерее завершает работу выставка «Выезд из СССР разрешить. Коллекция Георгия Костаки», посвященная самому большому в мире собранию русского авангарда, значительную часть которого коллекционер подарил Третьяковке при отъезде из страны в 1974 году. Эта выставка представляет собрание Г. Костаки в максимально возможном на сегодняшний день объеме. О загадках коллекции, которые не раскрывает выставка — пишет специально для «Ленты.ру» Алек Эпштейн.
В массовом сознании имя Георгия Костаки (1913-1990) неразрывно связано с историей русского авангарда 1910-1930-х годов. Малевич, Кандинский, Матюшин, Попова, Филонов, Шагал — это лишь несколько из наиболее ярких имен, в реальности же коллекция Костаки, собранная в 1940-1970-е годы, содержала произведения десятков художников, многие из которых иначе были бы забыты. Г.Д. Костаки положил жизнь на то, чтобы сохранить для России имена ее неординарных гениев, вытесненных из пантеона признанных художников еще в сталинские годы — и включенных в него лишь в годы перестройки, в конце 1980-х годов.
Как раз эти произведения Третьяковская галерея уже выставляла в 1997 году. Та экспозиция так и называлась — «Русский авангард из коллекции Костаки». Искусствовед Александра Шатских писала тогда: «Третьяковская галерея показала, наконец, выставку, которую долго ждали: в обширных залах на Крымском Валу разместили произведения из коллекции Георгия Дионисовича Костаки, поступившие в музей ровно двадцать лет назад. Все эти двадцать лет лишь малая часть вещей была доступна отечественному зрителю, остальные работы проводили время либо в запасниках, либо в заграничных вояжах». Однако и на той выставке зрителю была доступна малая часть поступившего в Третьяковку собрания: коллекция авангарда, подаренная Г.Д. Костаки, насчитывала 142 произведения живописи и 692 листа графики, выставлено же было двести работ. С тех пор прошло семнадцать лет, но и новая выставка в том же здании на Крымском Валу дает неполное представление о коллекции Г.Д. Костаки в собрании Третьяковской галереи.
Изумительно изданный к выставке каталог включает больше репродукций, чем вывешено произведений в залах, но и их всего 259 из 832 подаренных коллекционером работ. За почти сорок лет, прошедших с момента этого самого щедрого дара главному художественному музею России за все послевоенные годы, он так ни разу не был представлен публике в полном объеме, так и не издан всеобъемлющий каталог. Жаловаться на то, что вывесить больше не позволяет недостаток выставочных площадей, невозможно: фотографии Костаки, увеличенные до поистине исполинских размеров, занимают несколько стен, еще одна стена отдана под логотип выставки… Все эти фотографии, достаточно известные, можно было ограничить привычными рамками, а освободившееся место завесить десятилетиями пылящимися в запасниках подлинниками.
Основное отличие нынешней выставки от экспозиции 1997 года состоит в том, что ее устроители стремятся познакомить зрителей с разными сторонами жизни Георгия Костаки. В экспозицию включены оставленные Костаки в СССР иконы и образцы русской народной игрушки из дерева и глины, отдельные картины художников так называемой второй волны «другого искусства», и довершили дело несколькими картинами самого Г.Д. Костаки. Это вряд ли пошло на пользу. Георгий Костаки был очень посредственным художником, его работы, очевидно, не имеют музейного значения, и их экспонирование в одном пространстве с, например, таким безусловным шедевром, как картина П.Н. Филонова «Первая симфония Шостаковича», вызывает некоторую оторопь. Что же касается икон, то в декабре 2006-го — феврале 2007 года в Центральном музее древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева прошла отдельная выставка «Древнерусская коллекция Георгия Костаки», в которой были представлены все 52 иконы, переданные им в дар этому музею.
Специалисты музея профессионально изучили собрание. Столь ценившаяся коллекционером за свою древность икона «Покров Богоматери», приобретенная им как произведение XIV столетия, оказалась после экспертизы образцом провинциального ростовского письма XVI века. В изданный к выставке альбом вошло пятнадцать икон, а зачем, непонятно: все интересующиеся иконописью имеют в своем распоряжении полный каталог, в котором представлены все работы, подаренные Костаки государству, коих в три с половиной раза больше; для тех же, кто пришел на выставку художественного авангарда — это неуместный довесок. Тривиальные образцы русской народной игрушки 1920-1930-х годов из дерева и глины, хранящиеся в музее-заповеднике «Царицыно», среди экспериментальных произведений первопроходцев авангарда выглядят просто нелепо. Счастье, что Георгий Костаки не собирал шариковые ручки или банки из-под пива, а то ведь «за компанию» выставили бы и их.
Попытка показать целостную личность, а не только собирателя, не давшего кануть в небытие работам Ольги Розановой, Любови Поповой, Льва Юдина, Алексея Моргунова и других забытых в годы казарменного социализма художников-авангардистов, конечно, оправдана. Проблема, что сделать это адекватно оказалось невозможно по как минимум трем причинам.
Соломон Никритин, «Прощание с мертвым», 1926 год
Предоставлено: Государственная Третьяковская галерея, дар Г. Костаки
Во-первых, 1977 год, когда, готовясь к эмиграции, Костаки более или менее добровольно расстался со значительной частью своего собрания, был лишь одним из периодов его длинной жизни. Если мы хотим помнить о том, что Костаки собирал глиняные игрушки, то важно не забывать и о том, что два десятилетия он собирал голландскую живопись XVII века, предметы антиквариата и средневековые гобелены. «От серебра, фарфора, малых голландцев и другого антиквариата не осталось и следа. Я до сих пор не могу забыть ампирный книжный шкаф из карельской березы с позолоченными сфинксами потрясающей красоты. А какие у нас были ларцы из слоновой кости, инкрустированные серебром! Это, как и многое другое, он продал или выменял на картины авангардистов», — рассказывала одна из дочерей Г.Д. Костаки, Наталья. Сам Костаки вспоминал: «Постепенно увлечение старинными коврами захватило меня. Я изучил все западные мануфактуры, узнал технику ткачества, стал разбираться в сюжетах. Разыскать старинный ковер было труднее, чем картину, но постепенно моя коллекция росла. Однако и с ней вскоре появились трудности. Своими гобеленами я очень гордился, но из-за размеров их было очень трудно показывать и они стали скапливаться в рулонах вдоль стен. С немалым трудом я рассовал их по музеям, не выручив и десятой доли того, что было за них заплачено».
Найти, что, как и по каким музеям было «рассовано» полвека назад, ясное дело, куда труднее, чем сделать выставку упорядоченно поступившего дара, который в 1977 году отбирала специальная комиссия во главе с тогдашним заместителем директора Третьяковской галереи. Однако если поставлена задача показать деятельность Костаки-коллекционера во всем ее многообразии, то нельзя игнорировать причины, по которым он «изучил все западные мануфактуры». Об этом ни в экспозиции, ни в объемном каталоге выставки не говорится вообще; ни работ «малых голландцев», ни гобеленов не представлено ни одного. «Он был страстный человек, Ведь мой отец собирал не потому, что думал об инвестициях. Нынешние богатые коллекционеры все чаще ходят под руку с искусствоведами и вычисляют, что станет прибыльным, а что нет. У него же душа горела». О том, что было предметом страсти Георгия Костаки в его молодые годы, от чего тогда горела его душа, из экспозиции, увы, не понять.
Во-вторых, несмотря на усилия руководства Третьяковской галереи, на этой выставке, как и на прошедшей семнадцать лет назад, вновь нет работ из той части собрания, что была вывезена на Запад. Сколько именно работ вывезено, к сожалению, точно неизвестно, но очевидно, что не соответствует действительности повторяющийся во многих публикациях в СМИ и профессиональной литературе тезис о том, что 80 процентов работ были подарены Третьяковской галерее, а вывоз оставшихся 20 процентов Г.Д. Костаки «в порядке исключения» разрешили советские чиновники. Третьяковская галерея, напомним, получила 832 работы, когда же после смерти Костаки его наследники смогли убедить греческие власти выкупить вывезенную им коллекцию и создать для нее отдельный музей, то в этой части собрания оказались не 208, как было бы, будь вывезено 20 процентов, а 1277 работ! Это позволило создать первый и единственный в мире музей первой и второй волн искусства русского авангарда. При этом известно, что за двенадцать лет жизни на Западе ряд вывезенных работ Костаки продал, то есть вывез он больше, чем 1277 работ. Так, он продал несколько работ на аукционе в Лондоне, и вырученных денег хватило на покупку участка земли и строительства домов в Греции для самого Георгия Дионисовича и его супруги Зинаиды Семеновны, для дочери и для сына.
За несколько месяцев до своей кончины Костаки выставил часть своей коллекции для продажи на Sotheby's, причем к этому лондонскому аукциону был даже издан отдельный каталог, включающий только произведения из его собрания. Алики Костаки вспоминала, что работы безмерно ценимого ее отцом Анатолия Зверева «нам разрешили забрать даже без описи — значилось просто: “7 папок Зверева”». В 2014 году Алики поддержала идею музея Анатолия Зверева и передала в дар шестьсот его работ 1955-1960 годов, в основном — гуаши и рисунки. «Зверев по большей части эти листы у нас дома и создал. Они невероятно разные по жанрам: от узнаваемых пейзажей и автопортретов до уникальных абстракций», — отмечала Алики. Можно задаться вопросом о том, насколько адекватен музей художника, умершего в 1986 году в возрасте 55 лет, на базе работ, созданных им в весьма короткий жизненный период, от 25 до 30 лет, но на выставке на Крымском Валу представлено всего четыре работы Зверева, и это, конечно, крайне мало, учитывая, что многие годы Зверев был любимым художником Костаки.
В экспозиции, представленной в Третьяковской галерее, нет ни одной из работ, находящихся ныне в музее в Салониках, но даже если бы их привезли в Москву все до одной и объединили с коллекцией, находящейся в Третьяковской галерее, полностью восстановить собрание Г.Д. Костаки это бы не позволило. Понятно, что найти работы, проданные частным образом и на аукционах более четверти века назад, — задача сложная, но без ее решения представить собрание Костаки во всей его полноте невозможно. Нужен полный каталог этого лучшего когда-либо существовавшего собрания русского искусства ХХ века. В конце концов, именно это — реальные, а не лубочные духовные скрепы, которыми имеет право гордиться каждый человек, принадлежащий к миру российской культуры.
В-третьих, эта выставка и даже ее прекрасный каталог почти не приближают нас к пониманию феномена личности Георгия Костаки и связанных с этим человеком загадок. Он был москвичом в третьем, если не больше, поколении, родился за четыре года до революции, прожил в Советской России шестьдесят лет, но не был гражданином этой страны — при том, кстати говоря, что и у его жены, и всех четверых детей советское гражданство имелось. Он работал администратором канадского посольства и получал существенную часть зарплаты в денежных знаках, называвшихся тогда «свободно конвертируемой валютой». Г.Д. Костаки никогда нигде толком не учился и не имел высшего образования — ни искусствоведческого, ни какого-либо еще. «Отец действовал совершенно вслепую, потому что никакого представления об авангарде он, как и многие тогда, не имел. Посоветоваться ему было не с кем, потому что тогда никто этим авангардом не занимался», — справедливо отмечала дочь Наталья, хотя, конечно, Георгий Дионисович советовался с кем мог из людей, лично знавших интересовавших его художников, пусть и отнюдь не всегда советам следуя.
Густав Клуцис, «Принципы НОТ (Научной Организации Труда)», около 1925 года
Государственный музей современного искусства в Салониках, Греция
Его жизнь пришлась на очень жестокий век, но его ни разу не призвали ни на какую войну. В одной из публикаций утверждалось, что в рассекреченных сводках НКВД за 1941 год «мелькают фразы типа “греческий посол сказал сотруднику Костаки, что…”». Значит ли это, что он был осведомителем, через которого органы госбезопасности получали информацию о настроениях и деятельности дипломатов, среди которых он работал? Объясняет ли это, как в условиях миллионов коммуналок, когда квадратные метры распределялись строго по статусу в социальной иерархии, семья всего лишь завхоза посольства приобрела несколько квартир на пятнадцатом этаже в здании на проспекте Вернадского, которые к тому же было разрешено объединить воедино, создав огромную по советским меркам жилплощадь?
История о том, как в 1976 году на даче Костаки в Баковке был совершен поджог, и под прикрытием пожара были похищены хранившиеся там иконы, рассказывалась неоднократно. Сам коллекционер в интервью иностранным корреспондентам фактически обвинил в поджоге известного «журналиста от госбезопасности», коллекционера и торговца антиквариатом Виктора Луи. В книге воспоминаний Г.Д. Костаки, изданной, правда, лишь после его смерти и им не вычитанной, говорится: «Ясно было, что кто-то поджег дачу, чтобы скрыть кражу. Я открыл окно второго этажа и посмотрел вниз — в овраг. Еще лежал снег, и на снегу четко виднелись следы. И еще в снегу валялись работы Зверева и других художников. Видимо, воры таскали награбленное через овраг в машину». Однако в своих скандальных мемуарах художник Валентин Воробьев со ссылкой на художника Льва Нусберга утверждал, будто «Грек придумал этот спектакль от начала до конца», что три человека, включая самого Нусберга, будто бы "сожгли на даче кучу осенних листьев и распространили слух, что дачу подожгли агенты КГБ, утащив коллекцию авангарда и сто сорок икон"». Обвинение в инспирировании поджога, которого на самом деле не было, — серьезное. Учитывая, что и Воробьев, и Нусберг здравствуют и поныне, этот вопрос стоило бы прояснить.
Г.Д. Костаки рассказывал, что в его отсутствие кто-то проникал и в городскую квартиру. «Со стен ничего не сняли, а потому я не сразу заметил пропажу. Но через неделю обнаружил, что из папки пропало восемь Кандинских, большая пачка рисунков и гуашей Клюна и некоторые другие работы». Звучит странно: многокомнатная квартира полна произведений живописи, но грабители лишь вынимают несколько графических листов из отдельных папок на кухне...
Костаки прожил неповторимую жизнь в мире искусства, внеся решающий вклад в сохранение имен и работ нескольких десятков художников, составляющих славу и гордость отечественной культуры. При этом его биографию и его собрание нужно изучать в максимально возможной полноте, восстанавливая судьбы произведений, уточняя и дополняя каталоги творчества художников. Своей, безусловно, очень рекомендуемой для посещения выставкой Третьяковская галерея сделала важный шаг на этом пути. Важный, но ни в коем случае не достаточный.
Алек Д. Эпштейн, специально для «Ленты.ру»