Существует ли гегелевский «дух времени», и если существует, то как его обнаружить? Издательский дом Высшей школы экономики выпускает книгу Ирины Глущенко «Барабанщики и шпионы. Марсельеза Аркадия Гайдара». В ней культуролог предлагает оригинальный способ ответа на этот вопрос применительно к эпохе 1930-х годов в СССР. Для этого Ирина Глущенко проводит культурологическое расследование трех произведений, на первый взгляд несравнимых друг с другом: «Судьба барабанщика» Аркадия Гайдара (1938), «Дар» Владимира Набокова (1937) и «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова (1938). Результатами анализа стал оригинальный портрет эпохи, черты которой оказались удивительным образом так или иначе присущи всем авторам.
С разрешения Издательского дома Высшей школы экономики» «Лента.ру» публикует отрывок из книги Ирины Глущенко «Барабанщики и шпионы. Марсельеза Аркадия Гайдара».
Зачем понадобилось искать параллельные мотивы? Любая книга написана так, как ее задумал писатель, находящийся в своих, индивидуальных, обстоятельствах. Но сравнения с другими книгами помогают выйти за пределы индивидуального, увидев общее там, где параллели искать не принято. Сравнение — это новый инструмент, который позволяет разглядеть интересующий нас ландшафт под другим углом, с другой разрешающей способностью и в другом спектре восприятия. В конце концов, вырисовываются универсалии.
Что вдохновляло автора? Данное Бенедиктом Сарновым сравнение других, казалось бы, несравнимых произведений: «Камеры обскура» Набокова и «Возвращенной молодости» Зощенко. Читали они друга друга или нет (конечно, интереснее, если не читали), но в обеих книгах нашлось немало сюжетных и даже текстуальных совпадений. Это и убедило автора, что подобные сравнения не только возможны, но и осмысленны.
Что еще повлияло на автора? Замечание Мариэтты Чудаковой, определенно выходящее за рамки конкретной проблематики, ее интересовавшей: «Бывают эпохи, когда в обществе, в самой общественной атмосфере возникают некие интенции, общие для всех. И они проявляются в творчестве очень разных авторов (так, например, в немецкой литературе в 1940-е годы возникают некие общие мотивы в творчестве не только мировоззренчески и художественно полярных, но еще и разделенных океаном писателей — Анны Зегерс и Томаса Манна)».
Владимир Набоков
Фото: Triumphato / Wikipedia
Какой период интересует автора в наибольшей степени и почему? Конец 1930-х годов. Это время становления, оформления и, наконец, уверенного заявления о себе «советского». По им самим созданной традиции советское рисуется отличным от всего остального.
В мире Сережи, откуда ни возьмись, возникает таинственный дядя. Для Сережи дядя — спасительный поворот сюжета, он просто обязан был соткаться из воздуха, как Коровьев.
Низкорослый толстый человек в сером костюме и желтых ботинках запросто проникает в Сережину квартиру, распевает там песни и даже ставит примус. «Вор, очевидно, кипятил чайник и собирался у нас завтракать», — изумляется Сережа. Дядя ведет себя так же нагло, как потом будут вести себя постояльцы в квартире Берлиоза.
«А... где же вы будете жить? — В вашей квартире, — вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул».
Причем в обоих случаях пребывание в квартире оказывается более уместным, чем в гостинице. «Мальчишка один. Квартира пустая. Лучше всякой гостиницы», — говорит «дядя». Воланд тоже «нипочем не желает жить в гостинице», хотя председатель жилтоварищества Никанор Иванович возражает, что «иностранцам полагается жить в "Метрополе", а вовсе не на частных квартирах».
Вскоре вслед за дядей появляется отвратный старик Яков, и они завладевают Сережиной квартирой, как своей собственной.
Гораздо позже Сережа будет мучиться неразрешимыми для детского ума вопросами.
«А может быть, — думал я, — дядя мой совсем и не жулик. Может быть, он и правда какой-нибудь ученый или химик. Никто не признает его изобретения, или что-нибудь в этом роде. Он втайне ищет какой-либо утерянный или украденный рецепт.
— Дядя, — задумчиво спросил я, — а вы не изобретатель?
— Тсс... — приложив палец к губам и хитро подмигнув мне, тихо ответил дядя. — Об этом пока не будем... ни слова!»
Михаил Булгаков
Фото: blaga.pl
Михаил Александрович Берлиоз на Патриарших прудах тоже терзается, кто этот таинственный незнакомец. «Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор? — спросил Берлиоз [...] — А у вас какая специальность? [...] — Я — специалист по черной магии». Но и «дядя» — тоже своего рода специалист по черной магии. У него есть исчезающие чернила, волшебная бумага, склянки со сладковатым эфиром, поддельные документы, ордена, сколько угодно денег и много чего еще.
Но пока что дядя вызывает доверие. Дело не только в детской наивности: многие исследователи отмечают, что герой Гайдара гораздо взрослее, чем полагается мальчику его лет. «Дядя» появляется в самый отчаянный, последний момент, когда надежд у Сережи больше не остается. Потому-то и дядя, и даже пришедший вслед за ним старик Яков поначалу грезятся Сереже неким подобием семьи.
Дядя напоминает одновременно и Воланда, и Коровьева. Те же шуточки и прибаутки, те же преувеличения, надрыв: «Ах, годы!.. Ах, невозвратные годы!.. Но, как видишь, орел!.. Коршун!.. Экие глаза! Экие острые, проницательные глаза! Огонь! Фонари! Прожекторы...». Сравним эти восклицания с отрывистыми, театрально-громкими вскриками Коровьева: «Начисто, — крикнул Коровьев, и слезы побежали у него из-под пенсне потоками, — начисто! Я был свидетелем. Верите — раз! Голова — прочь! Правая нога — хрусть, пополам! Левая — хрусть, пополам».
С приездом дяди и Якова в квартире мальчика поселяются запахи из ада: «...через щель под дверью ко мне дополз какой-то въедливый, приторный запах. Пахло не то бензином, не то эфиром, не то еще какой-то дрянью». В квартире Берлиоза, когда там уже живет нечистая сила, «вся передняя наполнилась запахом эфира, валерьянки и еще какой-то мерзости».
Нечистая сила или нет, но все обязаны временно прописаться в квартире. «Пересчитав деньги, председатель получил от Коровьева паспорт иностранца для временной прописки»; «...раздался звонок, просунулся в дверь дворник Николай и протянул дяде листки для прописки». Разумеется, ни дядя, ни Воланд всерьез прописываться в московских квартирах не собираются.
С появлением гостей для Сережи меняется и Москва. Мальчик гонится за своими постояльцами, мечтая сфотографировать их, — не зря же он покупал фотоаппарат! Но ничего не получается.
Аркадий Гайдар
Фото: РИА Новости
«Дядя и старик Яков только что вышли за ворота и свернули направо. Тогда я схватил фотоаппарат и помчался вслед за ними. Долго ловчился я поймать дядю в фокус. Но то его заслоняли, то меня толкали прохожие или пугали трамваи и автобусы».
Неуловимые приятели ускользают от объектива фотоаппарата подобно тому, как вампиры не отражаются в зеркалах.
Иван Бездомный у Булгакова тоже отчаянно пытался настичь «преступников». Поэт преследует их от Cпиридоновки до Никитских ворот, но там усиливается толчея, Иван налетает на прохожих, но ни на шаг не приближается к неизвестным.
В Киеве Сережа будет сочинять стихи и записывать их на дядиной бумаге. Он успел написать десять строчек про матросов и девиц, что-то отвлекло его, и когда он вновь взял листок, то увидел, что первых четырех только что написанных строк на бумаге уже нет. А пятая «быстро таяла на глазах, как сухой белый лед, не оставляя на этой колдовской бумаге ни следа, ни пятнышка». Документы, которые получил от «гастролера» Никанор Иванович, тоже испаряются без следа: «В портфеле ничего не было: ни Степиного письма, ни контракта, ни иностранцева паспорта, ни денег, ни контрамарки».
И хотя у Булгакова действуют посланцы ада, а у Гайдара — бандиты и шпионы, и те и другие пользуются одинаковыми приспособлениями. Ситуации в каком-то смысле зеркальны. В «Мастере» Бездомный скажет Берлиозу, что Воланд никакой не интурист, а шпион, а в «Барабанщике» реальный шпион похож на нечистую силу. Советский мир, оказывается, полон чертовщины.