С 25 по 28 июня на Красной площади пройдет фестиваль «Книги России». На него съедутся писатели и издатели со всей страны, ежедневно будет проходить порядка сотни мероприятий. Один из кураторов фестиваля экс-заместитель директора Московского городского библиотечного центра Борис Куприянов рассказал «Ленте.ру», влияют ли книжные ярмарки и фестивали на интерес публики к чтению и почему он стер со всех своих компьютеров антивирус Касперского.
«Лента.ру»: Вам не кажется, что книжные фестивали — это лукавство? Театральные, музыкальные и кинофестивали объединяют людей вокруг общего эмоционального и интеллектуального опыта: вот зрители все вместе в зале или на стадионе что-то посмотрели или послушали и вышли, наполненные этим. Книжные же фестивали собирают тех, кто наедине сам с собой прочел ту или иную книжку.
Куприянов: Все верно. Стоит еще добавить, что в Европе книжные ярмарки делаются не для читателей, а для профессионалов: издателей и продавцов. В Лондоне нельзя попасть на книжную ярмарку: билет на один день стоит 45 фунтов. В Америке немного другая история, но все равно они сделаны для корпораций, бизнеса. В России не так. Думаю, наши книжные ярмарки и фестивали — попытка показать, что мир существует и есть люди, которые читают. Это важно для писателей и издателей, потому что дает им возможность увидеть своих читателей, понять, что они реальны. А прямой зависимости: провели ярмарку — люди стали больше читать книг, — думаю, нет.
Я всех своих коллег и друзей убеждаю, что хотя бы раз в жизни они должны поехать на ярмарку во Франкфурт. Площадь ярмарки равна 38 нашим Non/fiction, на ней находится огромное число людей. По билету Франкфуртской ярмарки бесплатно проезжаешь в метро и трамвае. Это самое большое событие в мире. Когда вы попадаете во Франкфурт, то понимаете, что не одиноки, что таких сумасшедших идиотов, которые занимаются книгами, в мире достаточно. А у нас нужно скорее говорить о самой процедуре чтения, о происходящем с ней.
Борис Куприянов
Фото: Марк Боярский / «Коммерсантъ»
А что с ней происходит?
В России сложилась парадоксальная ситуация. С одной стороны, есть миф, что мы самая читающая нация. С другой — Россия катастрофически, в цивилизационных масштабах, теряет навык чтения. Не в последнюю очередь это связано с разочарованием в идеях.
В чем выражается утрата навыка чтения? Смотрю в книгу — вижу фигу?
Когда люди считывают только сюжет — это и называется «смотрю в книгу — вижу фигу». В то время как процесс и практика чтения подразумевают и другие опыты: размышление, сопереживание, сотворчество. Если говорить совсем просто, то это большая серьезная работа, которая может развлекать, а может и нет. Вот недавно был Bloomsday. Во время данного праздника 15 лет назад я за один день прочел «Улисса» Джойса. Получил безумное удовольствие. Но это была и тяжелая работа. Чтение — единственная практика, которая учит человека думать аналитически, развивает критическое мышление. Медленное, разумное чтение уходит из нашей жизни. Потому что мало кто понимает, что это не рудиментарная практика, а ежедневное занятие.
Мы говорим о чтении как о внутренней работе. Но все способы «пропаганды» чтения построены на внешнем развлечении. Когда критик Александр Гаврилов почти 10 лет назад вводил практику книжных фестивалей по всей России, делалось это с идеей, что книга универсальна: по ней можно петь, играть, готовить еду — что угодно. Прогрессивные издатели показали, что, если взять умного, харизматичного писателя и предъявить его публике, ей сразу захочется читать его книги. Как увязать уединенную сосредоточенность чтения с шумом фестиваля и презентации?
Единственный способ поддержания чтения — достойное количество книжных магазинов и библиотек, которые нормально функционируют. И книжная критика. Если же мы привезем Бегбедера или еще кого, то это будет отлично, но не очень сильно повлияет на внедрение практики чтения. Однако частные лица не могут открыть много магазинов и библиотек — эти задачи лежат в государственной плоскости. Мы открываем один или два магазина, устраиваем фестивали, показываем, что существуют люди, для которых книги — важная часть жизни. Но ничто не пропагандирует чтение лучше, чем хороший книжный магазин. У нас же таких раз, два — и обчелся.
После того как Борис Куриянов начал заниматься московскими библиотеками, они стали выглядеть вот так. Библиотека имени Достоевского.
Фото: группа «Библиотека Ф.М. Достоевского» в Facebook
А как насчет мероприятий Года литературы?
Для поддержки чтения не нужен специальный Год литературы. Нужно вырабатывать соответствующие законы, которые будут стимулировать открытие магазинов и новых издательств. Потому что сохранение языка и культуры — это, простите, действительно вопрос национальной безопасности. Если мы потеряем язык как в бытовом, так и в высоком смысле этого слова, то мы потеряем идентичность. И никакие основы культурной политики не помогут.
Когда мы говорим о потере языка, что имеем в виду?
Развитие языка подразумевает его осмысление: от старых образцов до новейших. Если количество слов сокращается, то это не развитие языка, а деградация. Моя теща — учительница русского языка. Она пришла к нам в гости и с ужасом сообщила, что дети не знают слов «иней» и «поземка». Слова уходят, становятся книжными. А развитие языка — все-таки увеличение его возможностей, а не сужение. Но самое страшное, что может с языком произойти, — это если люди разучатся на нем мыслить и мысли формулировать. Культура и язык — единственное, что нас всех держит вместе. А если насильно насаждать какую-то культуру, запрещать употреблять некоторые слова и изымать из оборота некоторые книги, то можно это единство потерять.
Книжная ярмарка на Красной площади: купола, Василий Блаженный, мавзолей, Кремль, книги, отечественные писатели и издатели — это ли не культурная и языковая идентичность в стратегически важном месте?
Красная площадь принадлежит людям. Это наше публичное пространство, и оно может быть организовано так, как мы того желаем. Если хотим, чтобы на нем была книжная торговля, — очень хорошо. Ведь там много чего проходило. «Утро стрелецкой казни» помните? Это естественное возвращение пространства городу и людям — превращение из бездушного, холодного, мемориального в живое. На что ярмарка повлияет? Не знаю. Надеюсь, кто-нибудь, посмотрев оттуда репортаж по телевизору, вспомнит, что книги существуют. И глядишь, прочтет. К этому нужно относиться как к медиа.
С весны вы перестали быть государственным служащим…
И прекрасно себя чувствую. Я действительно считаю, что какие-то вещи нужно делать не изнутри государственной системы, а снаружи. Будучи не служащим, а читателем. Проще говорить, что мне нравится и не нравится.
Франкфуртская книжная ярмарка
Фото: Kai Pfaffenbach / Reuters
Что нравится, что — нет? Год литературы нравится?
Если честно, то год чего-то — это вообще довольно смешно. Год литературы как будто подразумевает, что во все другие годы мы литературы лишены. В организации не нравится, что все превращено в формальную, бездушную операцию, очень мало сделано полезного для развития чтения, книжных магазинов и библиотек. С большой долей вероятности, все свои обычные планы люди выдают за специальные мероприятия, приуроченные к Году литературы.
А процесс по обновлению библиотек, которым вы занимались, что с ним?
Полностью остановлен. Я уже не говорю про страшные события: пожар в ИНИОНе, закрытие библиотеки Твардовского и всякие другие казусы, про которые хочется думать, что они не связаны с Годом литературы. Было еще одно событие, которое меня до глубины души оскорбило: это появление фрески в виде селфи Пушкина с Натальей Гончаровой у Никитских ворот. Безобразная, безвкусная, навязывающая людям совершенно определенный взгляд на историю. На перилах при этом написано «Саня+Натали=Любовь». Такая пошлятина, которая воспринимается как естественность. Жуткая история с закрытием части магазинов «Московского дома книги». Вот что я вижу в Год литературы.
Полтора года назад было принято решение об организации Центра изучения творчества Фазиля Искандера. Великого писателя, пишущего на русском языке, который остался последний из плеяды современных классиков. Появились спонсоры, оплатившие проект этой библиотеки и подарившие его Москве. Москва ее не строит. И я очень опасаюсь, что следующий день рождения Фазиля Абулловича мы снова отпразднуем без центра изучения творчества. Это даже не злой умысел, а простое нерадение. Мне такое не может нравиться. Так что единственное, что хорошего в Годе литературы, — ярмарка на Красной площади.
Можно относиться к селфи Пушкина и Гончаровой как к своего рода реактуализации.
Это не реактуализация — это попытка посмотреть на литературу как на маркетинг. Реклама Пушкина конкурирует не с рекламой Достоевского, а с Procter & Gamble. Причем последний выигрывает. Потому что там все рассчитано и сделано под целевую аудиторию. Книги не могут конкурировать как товар на рынке развлечений. Если становятся развлечением — значит, они уже проиграли. Во всем мире, если вы обратили внимание, реклама чтения происходит по-другому. Там оно преподносится как культурная практика. Есть замечательная реклама, кажется немецкая, в которой родители ругают ребенка за то, что он читает.
Фото: Кирилл Каллиников / РИА Новости
Тем более эта фреска не реклама Пушкина и Натали, а реклама Касперского, за которую он, очевидно, заплатил денег, чтобы таким сложным образом интегрироваться в Год литературы. Там подписано его имя. Я уничтожил Касперского на всех своих компьютерах и теперь использую другие антивирусы. Для меня это стало антирекламой.
Не знаю, кинулась ли публика читать «Беовульфа» вслед за одноименной экранизацией англосаксонского эпоса Робертом Земекисом, но после отечественных сериалов по Достоевскому и Солженицыну, говорят, книги классиков вышли в бестселлеры.
Скоро Первый канал выпустит фильм «Викинг» по «Повести временных лет». Сметут ли читатели с прилавков Лаврентьевскую и Ипатьевскую летописи? А статистика есть? Более того, мы говорим о классике, которая должна покупаться постоянно, потому что ее в школе изучают. Не думаю, что после «Трудно быть богом» стали больше читать Стругацких. Хотя я не специалист в этом сегменте. Вот когда выставка прерафаэлитов была в Пушкинском, у нас Россетти, правда, много купили. Может, и работает.
Помните, лет 5-6 назад весь город был увешан плакатами, билбордами с рекламой книги одного популярного писателя. Были вложены огромные деньги, а книга не продалась. Потому что прочел один и сказал: книга плохая. И продажи остановились. Другой писатель, тоже популярный, вышедший в том же издательстве, попал в ожидания и был очень востребован среди офисных работников. И с ними он благодаря несложной интернет-рекламе вышел на миллионные тиражи. Раскрутить при помощи маркетинга ни Пруста, ни Сартра, ни «Гарри Поттера» не получится. Тут другие механизмы.
Известно, что немцы любят такой жанр, как публичное чтение писателем своего произведения. Русская публика обычно в подобных случаях зевает в ладошку. Зато у нас хорошо идут поэтические слэмы…
Хорошо, но их так мало по сравнению с той же самой Германией. Там 18 или 19 буххаусов. Это не библиотеки, не книжные магазины, а огромные дома, которые отданы чтению. Германия вообще особая страна — это страна Гуттенберга. Они очень ревностно относятся к своей книжности. Есть Эдинбургский книжный фестиваль, оглядываясь на который Александр Гаврилов начинал делать Московский Открытый книжный фестиваль. Существует традиция огромного количества небольших фестивалей в Германии. Например, книжный магазин Buchhandlung Winter делает уличное мероприятие вместе с соседями. Фестиваль одного переулка. Пекут маффины, составляют букеты, устраивают встречи и беседы с авторами. То же самое происходит во Франции. Есть маленький фестиваль искусства и культуры представителей русскоговорящих стран RussenKo, который проходит в парижском пригороде Кремлен-Бисетр. Это городская жизнь, а она занимает большое место в жизни человека. В России, к сожалению, не такая ситуация. В Москве еще более или менее, а в провинции можно назвать буквально три-четыре города, где что-то происходит.
Утро Нового года — год после Года литературы будет, по вашему мнению, каким?
Я скажу: слава тебе, Господи, потому что дальше можно заниматься своим делом совершенно параллельно государственному официозу. Что скажет страна, не знаю — 1 января она обычно о книжках не думает. А если серьезно, то ситуация очень плоха, потому что в следующем году власти освобождены от забот о литературе вовсе. Они могут о ней вообще не думать. Уже отчитались. И это меня пугает больше всего.