«В недоработках обвиняю власть. То есть себя» Глава Ингушетии Юнус-бек Евкуров об особенностях управления дотационным регионом

Накануне своего дня рождения глава Ингушетии Юнус-бек Евкуров взял корреспондента «Ленты.ру» на традиционный объезд республиканского хозяйства. Обстановка на границе с Северной Осетией и Чечней, секреты хождения за деньгами для дотационной республики, опыт реабилитации участников бандформирований — в разговоре за рулем были затронуты многие проблемы.

«Я поведу», — бросает сопровождающим Юнус-бек Евкуров, садясь за руль служебного автомобиля. Генерал-майор Евкуров пришел на нынешнюю должность семь лет назад из Приволжско-Уральского военного округа, где был замом начальника разведывательного управления. Прославился еще майором, когда во главе группы спецназа взял под контроль аэродром в Слатине — это июнь 1999 года, подготовка к тому самому «броску на Приштину». Пережив покушение шесть лет назад, сегодня глава Ингушетии контролирует все, что происходит в республике.

«Лента.ру»: В 2009 году дотация для Ингушетии составляла 98 процентов республиканского бюджета. В 2013-м — 84. Какова дотация сейчас?

Юнус-бек Евкуров: Тут цифры скачут. В начале года было 76 процентов бюджета. Сегодня — 80. По итогам года, скорее всего, так и будет. Доля дотации уменьшается, это хорошо. Но надо учитывать, что Ингушетия резко отличается от остальных субъектов Федерации. Здесь традиционно отсутствуют многие социальные объекты, мы ущемлены еще с советских времен. Рождаемость в процентном соотношении больше всех остальных регионов, а в СССР на территории нынешней Ингушетии действовало всего двенадцать детских садов — причем в селах на двадцать-тридцать тысяч не было ни одного! Чтобы обеспечить всех детей дошкольными учреждениями, нам требуется от трех до семи лет — на постройку около двухсот садиков, про ясли уже не говорим.

Сейчас сколько есть?

72. А в 2009-м было всего 42. Более 60 процентов школ работают в две смены, девять школ — в три. И потом на содержание этих объектов все равно должны поступать федеральные средства: объекты социальные, не коммерческие, даже если садик частный, все равно нужна субсидия. Значит, и дотационность возрастает. Выровняться сегодня очень сложно. При этом — да, мы развиваем экономическую составляющую, идут довольно серьезные инвестиции.

Бюджет Ингушетии — 24 миллиарда рублей. Из чего он состоит?

Кроме обычных источников — четыре федеральные целевые программы. Почти все проекты — с частными инвестициями, их около тридцати процентов.

Среди инвесторов есть известные всей стране ингушские бизнесмены? Михаил Гуцериев, Микеил Шишханов...

Дело не в персоналиях, а в моей личной ответственности. С каждым годом все больше ингушей работают в республике, завозят деньги сюда. Дело власти — заинтересовать. Я тоже могу на кого-то обижаться, злиться — почему люди в республику не вкладывают. Потом, когда начинаешь общаться с человеком, понимаешь: человек не уверен, что это действительно надо республике. А просто прийти в чистое поле — «дайте мне, я построю» — тоже ведь было бы странно.

Могу обвинить власть — то есть себя — что здесь есть недоработки. Вот я хожу, прошу у Алексея Борисовича Миллера, у Игоря Ивановича Сечина, у других крупных компаний. Почему бы не предложить конкретные проекты и Гуцериеву? Вопрос, однако, в том, чтобы власть выполняла свои обязательства перед этими людьми. Один раз что-то не так сделаешь — все, плохо. А тот же Гуцериев за свою доброту и расположение к республике уже расплачивался довольно серьезно. История взаимоотношений накопилась, и мне не хочется лишний раз напоминать тому же Михаилу Сафарбековичу о ней, пока нет достойного повода и железных гарантий.

Сечин, Миллер — понятно. А для чего вам, к примеру, нужно министерство по делам Северного Кавказа?

Роль этого министерства нельзя принижать ни в коем случае.

Я просто спросил, заметьте. Никаких оценок.

Я понял по тону вопроса. Минкавказ помогает нам — как и Минстрой, и Минэкономразвития, и Минобраз, и Минпромторг: все помогают, без исключения. Министр по Северному Кавказу Лев Владимирович Кузнецов — наш хороший друг еще с тех пор, когда он был главой Красноярского края. Рабочий человек, земной, знающий реальные проблемы. Просто мы должны понимать: если есть Минкавказ, то все — или почти все — полномочия по Северному Кавказу должны быть собраны там. Чтобы я как руководитель кавказского субъекта при наличии Минсевкавказа не бегал по другим министерствам со своими проблемами.

И все равно в итоге добираетесь до профильного вице-премьера Александра Хлопонина, чтобы что-то крупное решить?

Ходим к Александру Геннадиевичу. Было бы плохо, если бы не ходили — в первую очередь для того, чтобы поздороваться. Но он вице-премьер. Лев Владимирович не всегда может пробить наши хотелки — есть верхний эшелон. Сейчас для решения одной проблемы мы пишем в пять-шесть министерств — что, как мне кажется, не совсем правильно: это создает ненужную нагрузку и на нас, и на них — коль скоро есть специальное министерство. Уверен, что Минсевкавказ с удовольствием возьмет на себя все эти полномочия — максимальные, чтобы нам, главам регионов, меньше ходить, меньше просить. Отправили документы «кавказскому» федеральному министерству — и работаем с ним. Дальше пускай их специалисты действуют. Но даже если все наши программы утверждают, и все хотелки успешно пробивают по вертикали, я как глава субъекта обязан искать возможности на стороне, чтобы делать еще больше.

Строящийся перинатальный центр, например?

Он как раз по госпрограмме. Хотя и перинатальный центр не с нуля появился. Это просьбы, хождения, помощь Сергея Викторовича Чемезова и участие «Ростеха». Но есть две школы, строящийся садик и конно-спортивный клуб по линии «Роснефти». Есть ФОКи по линии «Газпрома» и его «дочек». Еще садик строится на средства Сбербанка. Навскидку — за два с половиной года более миллиарда рублей из внебюджетных источников зашло в республику по моей просьбе. Это же хорошо? А мне кажется, что надо больше. Кстати, оценку главам субъектов ставят, исходя из деятельности органов власти. Администрация президента смотрит на то, что строится и работает, а не на то, как ты сидишь в кресле и ждешь бюджета.

Последняя крупная чистка правительства Ингушетии прошла два года назад. С тех пор многих увольняли?

Пришлось.

Коррупция?

У нас в стране все проблемы почему-то видят в коррупции. Это такая мода пошла. А есть еще непрофессиональный подход, недобросовестное отношение к прямым обязанностям, другие вещи. Иногда увольняю, иногда перемещаю на другую должность.

Когда-то вы говорили, что к вам подходили с суммами в 600 и 800 тысяч долларов. С тех пор новые подходы и рекорды есть?

Нет, уже нет. Все знают, кто я, чем занимаюсь, поэтому и особое желание подходить пропало.

Как с проблемой ухода молодежи в боевики «Исламского государства»? Помогает успешный опыт реабилитации членов бандформирований?

Не только опыт: итоги подводим каждый год. Отток в зону конфликта в Сирии и другие горячие точки минимален. Официально граждан республики там меньше тридцати человек; думаю, на самом деле еще меньше. Предпринимаются различные меры. А из «леса» в последнее время удалось вывести порядка 80 человек.

Процедура такова: приходят родственники, называют человека, желающего вернуться к нормальной жизни. Мы проверяем через органы правопорядка, через ФСБ, что есть за этим человеком, затем приглашаем родственников и говорим: «На него есть вот это, вот это и вот это». Если человек был в бандподполье с оружием, но на него ничего нет, и он сдается с повинной — ему вообще ничего не грозит, чего он бегает тогда? Другое дело, если потом выяснятся скрытые обстоятельства, дело перевозбудят; такое случалось. Если же человек нечист, но сдается и подписывает досудебное соглашение — хорошая практика, разработанная по таким делам прокурором республики, — то он может претендовать на определенное отношение. Мы раздаем родственникам выявленных участников бандформирований специальные памятки. Явка с повинной, чистосердечное признание, соглашение — и тот, кому за доказанные преступления следовало бы по закону 25 лет, получает 14, кому положено 20 — 12.

Сколько таких?

Четверо. Они пошли на это, понимая, что лучше сегодня сесть в тюрьму, чем продолжать убивать. И с большой вероятностью, быть убитым. А так — выйдет, семью создаст, по-новому на жизнь посмотрит; возможность есть.

Два года назад без работы были более половины взрослых жителей республики. И около сорока процентов, по опросам, ощущали свою ненужность Ингушетии, новой России. Как изменились цифры?

Нужность республике, обществу — что это такое? Вот мы с вами сейчас побывали на гонках автомашин. С трибун человек мне кричит: «Навес нам сделайте! Где навес?» То есть, если его спросить прямо сейчас, получите ответ, что его ущемили: навес не сделали. Построили великолепную трассу, трибуну, чтобы он удобно сидел. Ему бы взять из дома зонтик, от солнца прикрыться. Или элементарно шляпу. Нет же, навес нужен! И всерьез говорит, не в шутку — а взрослый ведь человек. А завтра он потребует, чтобы ему еду прямо сюда приносили.

Или проводили мы турнир по смешанным единоборствам в горах в Джейрахском районе под открытым небом. Пошел дождь, очень сильный. И что же? Часть людей искренне возмущались — «почему вы не выдаете зонтики» или там плащи. Объяснять им, что ты идешь на природу, возьми свой зонтик, возьми свой плащ, сапоги, сам себя приготовь... Это же не дворец спорта, где вдруг крыша потекла — здесь была бы вполне оправданная претензия. Могут же такие люди сказать, что они не нужны Ингушетии, России, потому что им плащ не поднесли? Такие не все, далеко не все, но они есть. Что они сделали для того, чтобы было хорошо, чтобы не было мусора, чтобы жизнь была получше? Чтобы работать, наконец? Есть рабочие места, есть. Не идут.

Зарплата, наверное, маленькая?

И это тоже. Но главное — «не по профессии». Ну выучился ты на юриста. Но чтобы тебя на госслужбу юристом устроить, мне надо уволить другого юриста! Я тебе, получается, сделал хорошо, зато другому плохо. При том другой хоть какой-то опыт имеет, а ты не имеешь — это раз. Второе: ты же сам выбирал профессию. Мог бы зайти в интернет и посмотреть, что по твоей специальности 99,9 процента государственных и муниципальных должностей заняты — и с учетом умерших, переехавших на другое место и ушедших на пенсию освободится только пять процентов должностей. На десять вакансий таких, как ты — триста. Разумеется, еще раз хочу подчеркнуть, что семьдесят процентов окончивших идут не в бюджетные организации, а в фирмы, свои дела открывают. Но остальные-то думают, что их должны трудоустроить! Нет, ты выбирал себе профессию, и нечего вешать возникшие в связи с этим выбором проблемы на власть. Выбери нужные людям знания, сделай что-то так, чтобы обществу это было нужно. А республика тебе тогда поможет — в открытии нового дела, малого и среднего предпринимательства: закон, правила игры предусматривают множество льгот и преференций.

Поэтому сегодня у нас безработных чуть больше тридцати процентов, из них регистрируемая безработица — двенадцать процентов. Летом есть некоторый сезонный скачок, но надеемся не упасть по итогам года. А может, и еще чуть приподнимемся над этим уровнем.

Вы полагаете, что на Кавказе настало время для перехода от государственного патернализма к концепции «помоги себе сам»?

Это время и не уходило на самом деле. Я сам из многодетной семьи, деревенский, за руку никто не тянул. Всегда работал на час больше. Образование при этом — на твердые тройки. Ну и что? Разгружайте вагоны, как я. Голодал, недоедал, но умудрялся родным помогать. Я делал это. Почему же я должен стесняться и не призывать к подобному других? Чем они лучше? Можно было бы — создал бы всем условия для всего, но так ведь не бывает. Не хотят люди работать за 13 или 15 тысяч, дорожниками, строителями — министрами хотят быть! Тема серьезная, и стесняться не надо. Не ко всем относится, в очередной раз повторю.

Осталась малость: сделать сам образ такой работы, такой жизни — привлекательным.

А вот здесь нужна помощь школы. Класса с девятого учителя и родители должны работать по профориентации детей. Родители ведь лучше знают, кто из их детей на что способен. Кто может стать чемпионом мира по той же борьбе, а кого не надо мучить, видя уже, что спортсменом-борцом он не будет. Исходя из этого и надо строить взаимоотношения, чтобы ребенка не травмировать. То же самое в стройке, экономике, юриспруденции. Кому высшее, кому среднетехническое — родители и учителя должны детей сориентировать, ничего зазорного в этом нет.

Что из военного и спецслужбистского опыта пригодилось в нынешней профессии?

Военная система — вне зависимости от того, Минобороны ли это, МВД или спецслужбы — дает дисциплину, планирование организации работы и нацеленность на конечный результат. Правда, в армии этого достигают любой ценой. Есть еще одна черта человека в погонах — личный контроль. У меня много таких направлений, но с каждым годом их все меньше: министры более грамотно выполняют задачи, необходимость личного контроля отпадает.

Жители Ингушетии — среди тех, кто меньше всего берет кредитов. Но по неплатежам они в первых рядах, превышая среднероссийский уровень в разы. Почему так?

Прежде всего здесь есть вина самих банков: коррупционные схемы сидят очень глубоко. Мы заменили руководство местного отделения Россельхозбанка — головной офис пошел нам навстречу. Там возбудили дело по начальству офиса, службы безопасности: выдавались заведомо безвозвратные кредиты. Получаешь миллион рублей, из них должен откатить от двухсот до пятисот тысяч. Мы надеемся на меры по упорядочиванию в банковской сфере на территории СКФО — такая работа ведется главами регионов и координируется полпредством. Уверен, что по ее итогам подобных просрочек, действительных и мнимых, будет гораздо меньше.

Как сейчас складываются взаимоотношения с федеральными силовиками? Лет восемь назад президентский дворец в Магасе брал в тройное кольцо спецназ — когда к главе Ингушетии, к примеру, приезжал заместитель министра внутренних дел Аркадий Еделев.

Сейчас так не ездят. Да и тогда в этом не было никакой необходимости. Каждый из подобных людей — и Аркадий Леонидович в первую очередь — должен был обеспечить безопасность для граждан, а не лично для себя. Впрочем, тут очень многое зависит от начальника охраны, как он поведет себя: культурно, некультурно. Я с таким тоже столкнулся в первые годы, но удалось пресечь. Просто спросил: «А что, враг где-то здесь, в этом доме, в моем кабинете?» Нельзя было так делать: прямой подрыв авторитета МВД, полицейской системы. Сегодня, к примеру, приезжает Сергей Михайлович Ченчик (генерал-полковник МВД, начальник главка по СКФО — прим. «Ленты.ру») — никто даже не замечает: скромно приехал, скромно уехал.

Вы всегда говорили, что Пригородный район, ныне находящийся в составе Северной Осетии, — не повод для конфликта, а проблема, которую надо решать. Прежде всего с беженцами. Решается ли проблема?

Конфликт был в начале девяностых. О нем забывать нельзя — хотя бы для того, чтобы в будущем не допускать таких ошибок. Проблема есть, и она не решена. Но это не вина народов Ингушетии и Осетии. Виновата политика сталинского режима, устанавливавшего границы. Сегодня все можно решать на уровне глав субъектов, что мы и делаем. Да, можно спросить: почему не быстро, давайте к утру или к понедельнику решим — той самой любой ценой. Это сложно сделать быстро, но ускорять этот процесс нужно, и это нужно как Ингушетии, так и для Осетии.

Вы в этом раскладе — автоматически на стороне ингушей. И для них, и для Осетии.

Да, я должен говорить от имени ингушей: проблеме 23 года, почему она не решается или решается медленно? Но с точки зрения политики, конечно, я понимаю, что нельзя создавать очередную волну напряженности. В местах компактного проживания на территории Северной Осетии более двадцати тысяч ингушей. У многих с осетинами совместный бизнес. Нельзя это терять, надо очень аккуратно.

О каком числе беженцев идет речь?

Тут, скорее, надо говорить о количестве оставленных домовладений — ведь с той поры выросло два, а то и три поколения беженцев. Осталось более двадцати тысяч дворов. Многие ингуши отказались ехать обратно — и это тоже право каждого человека. А тот, кто хочет, должен вернуться домой. Чтобы власти Осетии не мешали, а мы не заставляли. Наши народы сейчас мирно живут рядом, общаются. Надо это развивать.

И, соответственно, вопрос с другой стороны карты республики: Сунженский район Ингушетии, оспариваемый соседней Чечней. Напряженность 2013 года, когда в села въезжали вооруженные сотрудники МВД Чечни, канула в прошлое?

Да. Мы этот вопрос не обсуждаем. Ингушетия живет по законам о местном самоуправлении, принятым в 2009 году в рамках правового поля Российской Федерации. Там упомянуты границы, устоявшиеся за 23 года. Так же живет Чечня. Хотя и здесь есть несогласные с этим, требующие часть территории Чеченской Республики, говоря о том, что это исторически ингушская земля.

Вам бы не помешала?

Я никогда не пойду на это.

Как генерал-майор военной разведки говорите?

В том числе. И даже прежде всего.

Ингушетия — Москва