«Временами Довлатов выглядел охламоном» Писатель Валерий Попов вспоминает друга

Автор «Заповедника» и «Зоны» вошел в русскую литературу своим неподражаемым легким слогом. Стиль Сергея Довлатова не только полюбился читателям, но и стал своего рода антитезой громоздкой советской риторике. Он писал о живом человеке в фальшивом мире. Поэтому его проза смешна и трагична одновременно. Сергей Довлатов умер четверть века назад — 24 августа 1990 года. Обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова побеседовала с его другом, автором книги «Довлатов», вышедшей в серии ЖЗЛ, писателем Валерием Поповым.

«Лента.ру»: Ваша книга начинается с претензии наследников Довлатова и их запрета на публикацию фотографий и цитирования переписки с Игорем Ефимовым. Что случилось?

Валерий Попов: Сначала мы с вдовой Сергея Еленой Довлатовой дружелюбно переписывались, я отправлял ей фрагменты книги, а потом что-то ей разонравилось. Помню одну из сформулированных ею претензий: какой-то он у вас слишком целеустремленный. Я и правда представил Сергея человеком, которому было дано интуитивно просчитывать какие-то вещи и в результате даже из самых невыигрышных ситуаций выходить победителем. Возможно, вблизи он не производил такого впечатления и даже временами выглядел охламоном. В книге я изобразил его гениальным, удачливым писателем, что, по мнению Лены, было неверно. Видимо, у нее сложился другой образ. И по-своему она права. Мы наслаждаемся его книгами — а она видела каждый день эгоиста, алкоголика с тяжелым характером, и мой энтузиазм раздражал ее.

Не исключено, что повлияли и настроения в эмигрантской среде. Там много замечательных людей, но им важно знать, что они уехали по необходимости, поступили правильно — и выиграли. Мои же высокие оценки литературной жизни в России той поры, которые очень были полезны и Довлатову, вероятно, взбесили русских американцев: зачем же они тогда уехали? И, думаю, они внушили Лене, что книга моя «советская». Но, как у Довлатова: чем хуже — тем лучше. Скандальное снятие фотографий с обложки и вкладок вызвало огромный интерес у читателей. Идет уже третий тираж книги! Однако я думаю, что не только из-за того скандала, наверное, что-то есть в книге еще.

Довлатов сам себе не только биограф, но и мистификатор. Но вас как автора книги о нем это не отпугнуло.

Я тоже немного мистификатор и отлично понимаю, что текст важнее реальности. Поэтому я настраивался на Довлатова-писателя, а не на горемыку или алкоголика в быту. Эти уныло-протокольные стороны его жизни не казались мне чем-то существенным. Сергей жил по своему вымыслу. А то, что этот вымысел не совпадал с реальностью, — так это только говорит в пользу вымысла. Скажем, у него есть три варианта женитьбы героя. Так вот ни один из них не совпадает с тем, как все было на самом деле. Елена рассказывала мне об их с Сергеем знакомстве, как стали встречаться. Никакой пьяный гость не забывал ее дома у Довлатова. Сергей пишет всегда страшнее, острее, чем было на самом деле. Просто стихия произведения для него была важнее фактов. Разрыв между жизнью и литературой — и есть талант.

Он был склонен намеренно обострять события жизни, чтобы использовать их потом как материал для текстов?

Первая жена Сергея — Ася Пекуровская — бесконечно обижалась на его выдумки, перевирания и непредсказуемые поступки. Однажды он притворился избитым. Она приехала к нему — оказалось, что он жив-здоров. Если ему не хватало жизни, он создавал искусственное поле напряжения, переживания. Проклятье писателя в том, что лоб себе разобьет, но историю расскажет. Осторожность тут неуместна. Кровь — и есть чернила. Он кровью писал. Своей и чужой тоже, потому что чужая кровь тоже на нем, он «вырезал» образы из окружающих. Начиная с образа собственного отца — и его он не пожалел «ради красного словца». В его руках все становилось ярче, интереснее, литературнее — и страшней. И с этим приходится смириться.

В книге вы много спорите с Асей Пекуровской и опровергаете ею написанное.

Ася была блистательной! Главная дама литературного бомонда того времени: веселая, остроумная, красивая, всегда в центре внимания. Прямо скажем: Довлатов женился на ней отчасти еще и чтобы попасть в этот круг. Как два эгоцентрика они работали каждый на себя. Ася любила рассказывать, как Бродский и Довлатов едва не подрались из-за нее. Они оба писали, и Сергей, конечно, превзошел Асю в литературном мастерстве. Однако временами его было трудно оправдать с точки зрения общепринятой морали. Я как-то оказался в полуподвальном помещении на улице Жуковского, где жила Ася и недавно родившаяся их с Довлатовым дочь, от которой он отпирался. Говорил, что для того, чтобы быть ее отцом, у него слишком мало энтузиазма. Он бросил другую дочь в Таллине. Не очень-то занимался и Катей, своей законной дочерью. Все это выглядит, конечно, ужасно. Каждая его книга — это отрубленный палец. Ему зачем-то было это нужно. Нужно, чтобы было остро, страшно, нервно, больно. Почему я спорю с Асей? Потому что она одна из главных пропагандистов идеи, что Довлатов был мелким, неудачным и неталантливым писателем, что вообще проект «Довлатов» не удался. Поэтому я старался показать всю необходимость резких его поступков.

Каким было ваше с Довлатовым общение?

В 1960-е годы была потрясающая литературная среда, все часто встречались и много общались. Был у нас ресторан «Восточный», такой литературный Монмартр того времени. Мы с Довлатовым быстро обратили друг на друга внимание и подружились. Это было где-то в 1963 году. Помню, мы как-то купили в гастрономе на Рубинштейна бутылку вина и пошли к нему домой. В тесной комнате большую часть пространства занимал огромный дореволюционный буфет. У нас дома такой же стоял. Довлатов достал рюмки и собирался разлить — но тут вошла его мама, Нора Сергеевна. Я встал, поклонился. «Познакомься, мама, — сказал Серега. — Это Валера Попов!». «Хорошо, что Попов, но плохо, что с бутылкой», — сказала мама. «Это моя бутылка!» — Сергей взял вину на себя. «Нет, моя!» — попробовал я выручить приятеля. «Если не знаете чья, значит — моя!» — усмехнулась мама и убрала бутылку в буфет. Такая вот чисто довлатовская история.

Говорят, Нора Сергеевна была вообще остра на язык.

Да! (смеется) Есть про нее еще один анекдот. У Сергея как-то заночевала девушка. Нора Сергеевна, когда кормила их утром завтраком, непринужденно спросила: «А ***** твоей горошек тоже давать?»

И что сказала девушка?

История умалчивает. Но и отец, и мать Довлатова были людьми очень свободными, ироничными и за словом в карман не лезли.

Вы много пишете о литературной компании тех лет: Битов, случайно вошедший в стеклянную витрину, блистательный Аксенов, который часто приезжал из Москвы в Ленинград...

У Аксенова был роман с Асей, пока Сергей был в армии. Однажды я поднялся в ресторан «Крыша» в гостинице «Европейская». Там увидел Асю с Аксеновым. Ася меня позвала. Видимо, ей было лестно показаться с таким блестящим джентльменом, каким был Василий Павлович. Они предложили мне присесть, но я отказался: ждал в гости Арканова и Горина. У них была назначена премьера в Театре комедии. «Тогда мы тоже пойдем к вам!» — радостно сообщила Ася. Мы взяли такси и поехали ко мне. Скоро пришли веселые Арканов и Горин — с успехом, цветами и очаровательной исполнительницей главной роли в их спектакле «Свадьба на всю Европу». Аксенов рассказывал своим сипловатым тенорком про полковника, который сопровождал его в Америку. Тот все старался показать, что эта роскошь для него — дело привычное: «Я этих висок... каких только не пил!» Мы смеялись. Битов, Искандер, Трифонов... Это было далеко не худшее время нашей литературы. Но тогда солнце вставало с Запада и признание там казалось нам решающим. Ася поставила на Аксенова, но в эмиграции победил Довлатов.

Но Аксенов продолжал много писать и в Америке, в то время как у Довлатова случился творческий кризис.

Аксенов был из тех людей, которые никогда не проигрывают. Даже если что-то шло не так, он никогда не подавал виду и продолжал работать. От Аксенова шла волна такого шарма. Но переезд в Америку принес Довлатову куда большую пользу.

Довлатов все же производит впечатление человека сложного, тяжелого характера, даже отчасти депрессивного.

Смотря перед кем. Мы тогда все бесконечно соревновались друг с другом в игре слов. Это было очень весело. Помню, я иду по Садовой мимо розового Инженерного замка. Навстречу мне — два красавца: изящный Толя Найман и огромный Сережа. Лето, тепло... левой мощной рукой Сергей катит крохотное креслице с младенцем. Поздоровались. «Вы куда?» — спрашиваю я. «В Летний сад», — отвечают. «А я — на Зимний стадион!»

Остроумие не означает веселость.

Конечно, бывал и оттенок горечи у его шуток. Помню, мы как-то встретились, и у Сережи в папке лежала рукопись. Он сказал: «Вот написал о рабочем классе. И то не печатают. Другие душу дьяволу продают — а я подарил даром». Мрачноватая шутка.

И даже когда мы сидели в квартире у Аси и ее маленькой дочери, не обошлось без очередного сюжета. Ася болела гриппом, кашляла, сидела сердитая, с замотанным горлом. А Сережа все молчал и не уходил. Зачем пришел и меня с собой привел? Вдруг раздается звонок. Приходит врач, раздевается в прихожей, вскользь глянув на нас, сидящих на кухне, проходит в комнату. Когда Ася к нам вернулась, сообщила: «Знаете, что врач сказал? Сочувствую вам — у меня соседи такие же скобари!» Сергей мрачно усмехнулся. Это те случаи, когда я видел его в тяжелом состоянии. Он мог переживать, но зато многие его страдания заканчивались блистательными афоризмами. А выстраданные — ценнее!

Как по-вашему, тексты Довлатова воспринимаются сейчас?

Одно время он был просто одним из нас, но даже тогда выделялся. Считалось за честь с ним выпить. Все любили и пересказывали его остроты. Для нашего поколения он наш — парень из нашей деревни. Но он попал и в поколение теперешних 20-летних, мне кажется. Его легкая полуироническая манера оказалась очень современной.

Но ведь «легкий Довлатов» — это миф. Он тяжело писал, оттачивал каждую фразу, накладывал на себя особые ограничения. Был экономен и скуп на слова и метафоры...

Да, но благодаря всему этому он и попал в будущее. Что с нашей речью теперь? В ней ирония, лаконизм, «имейлы», «смс», «не грузи меня»... И Довлатов уже тогда писал так. Убрать все лишнее — это огромный труд. Мой сосед по даче, обычный плотник, прочел Довлатова и сказал: «Как легко пишет». Он убрал все тяготы советской (да и классической) литературы, психологические, моральные и синтаксические сложности, — поэтому он так сейчас любим и популярен. «Не грузит!» Сейчас снова строят (правда, уже из фанеры) могучие постсоветские литературные «линкоры» и «ракетоносцы». И на их фоне Довлатов смотрится особенно блистательно.

Довлатова часто называют русским Буковски. Вы тоже так считаете?

Довлатов лучше. Не такой мрачный. У него тоже есть это обаяние неуспеха, но все же тексты Довлатова вселяют надежду.