Поместная федерация: «крепостные», дальнобойщики и кришнаиты Социологи об опустынивании территорий России и новой жизни на периферии

В течение XX века людей расселяли по стране в рамках выполнения определенных задач: поднятия промышленности, обороноспособности и так далее. После распада СССР они перестали быть актуальными, система расселения стала меняться, а пространство до определенной степени сворачиваться — вся жизнь устремилась в центр, а на периферии понемногу затухала или вовсе прекращалась. С другой стороны, на смену старым формам жизни поселений пришли новые.

Проблемам социально-экономической географии современной России была посвящена вторая дискуссия из цикла «Жизнь вне государства», организованная Фондом Егора Гайдара (текст первой дискуссии можно прочитать здесь). В беседе приняли участие социолог, политолог, заведующий кафедрой местного самоуправления факультета социальных наук НИУ ВШЭ Симон Кордонский; социолог, доктор философских наук Юрий Плюснин; аналитик Проектно-учебной лаборатории муниципального управления НИУ ВШЭ Артемий Позаненко; ведущий научный сотрудник отдела социально-экономической географии Института географии РАН Ольга Глезер и преподаватель кафедры местного самоуправления факультета социальных наук НИУ ВШЭ Ольга Моляренко. «Лента.ру» записала основные тезисы их выступлений.

Федерация поместий: почему сжимается пространство

Симон Кордонский:

Социальное пространство России где-то совпадает с географическим, а где-то противоречит ему, но принципы его организации, особенно административные, унаследованы еще от советской власти. Я в свое время называл это явление «поместной федерацией» — принцип федерализма, заявленный в конституции, в реальности отражается здесь в том, что страна представляет собой систему вложенных друг в друга поместий.

Есть поместья-регионы, в которых назначают ответственного помещика. В это пространство вложены поселения, города, районы, причем не только административно-территориальные, но и функциональные. Например, рудник по добыче антрацитов в Новосибирской области — это вложенное в один из ее муниципальных районов поместье.

Отношения между распорядителями таких территориальных единиц остаются неизменными с давних времен: «вассал моего вассала не мой вассал». Никто через уровень не договаривается, выстраивается административно-территориальная целостность в очень сложных процедурах, разного рода торгах, в которые включены налоговые отношения, вопросы применения права и многое другое. Вся эта реальность интеграции мелких поместий в большое поместное пространство под названием Российская Федерация проходит обычно мимо внимания исследователей, поскольку она не видна и ее очень трудно описать.

Эта система испытывает трансформации последние десятилетия, связанные с тем, что такие имения образовывались в ходе разного рода территориального освоения, модернизаций. Была петровская модернизация и освоение территорий, столыпинская, потом сталинская, хрущевская. Все это сопровождалось созданием новых поместий в виде заводов, институтов, особых зон, военных округов и множества других элементов территориального деления.

С течением времени многие функции, закладывавшиеся в идею освоения пространства, отпали, но что-то сохранилось. Например, геологические округа сейчас существуют примерно в тех же самых границах, что и при Петре I, и представляют собой некую аморфную структуру.

Когда задача отпадает и поместья теряют функцию, люди начинают покидать их. Здесь начинаются два параллельных процесса: опустынивание страны, исчезновение следов предыдущих этапов освоения этого пространства и концентрация населения вдоль разного рода транспортных артерий и границ. Если ехать по любой основной трассе из Москвы, то становится видно, что она представляет собой зону практически сплошной застройки, нового освоения на расстоянии до 200 километров.

Это пространство искусственным образом разбито на муниципалитеты, но живет своей жизнью, определяемой дорогой (автомобильной, железнодорожной, речным или морским путем). С одной стороны, происходит усыхание территорий, опустынивание, а с другой — новая жизнь, возникающая вдоль трасс страны, не позволяет однозначно негативно или позитивно относиться к этим процессам.

Например, дальнобойщики как социальная группа представляют собой передвигающихся вдоль транспортных артерий людей, обеспечивающих работой миллионы человек. В Мордовии есть поселение, растянувшееся на протяжении 10-километрового участка челябинской трассы. Оно находится в очень специфичном районе пяти самых крупных зон страны, и здесь представлены все виды кухонь бывшего СССР, проституток, бань. На этих десяти километрах сосредоточена вся обслуга дальнобойщиков, она создает очаг жизни в совершенно, казалось бы, безжизненном районе.

Юрий Плюснин:

На Транссибирской магистрали, от Хабаровска до Иркутска, вся трасса живет именно так (по крайней мере, малые города). Мы очень часто рассматриваем местные общества как привязанные к физическому пространству единицы и накладываем административные границы на их расселение. Во многом это так, но у нас социальное пространство инвертировано по отношению к физическому. Например, северные местные общества очень невелики, социально компактны, но при этом занимают гигантские территории — до нескольких сотен квадратных километров. Но чем южнее мы спускаемся, тем больше они становятся и компактнее размещаются.

Ольга Глезер:

Происходящее сжатие идет на территории России на протяжении всего XX века. У него есть абсолютно объективные, эволюционные и глобальные причины, но они трансформированы и большей частью искажены российской реальностью. Сочетание огромной страны с крошечным по отношению к ее территории демографическим потенциалом не может не вести к сжатию. Только в центре европейской России в целом плотность населения составляет больше 40 человек на квадратный километр — это нижний предел, при котором вообще эффективна любая инфраструктура.

Еще одна причина сжатия — это начавшийся в России намного позже других стран процесс урбанизации, до сих пор не законченный. Он происходил параллельно с индустриализацией, и это приводило к усилению концентрации и поляризации населения просто потому, что городское население более склонно к концентрации, чем сельское. Сейчас в стране 133 тысячи сельских населенных пунктов, и 30 тысяч из них нежилые.

Поляризации пространства способствует и неразвитая транспортная инфраструктура. Будь она в менее плачевном состоянии, население бы не покидало периферию так интенсивно. Еще один фактор заключается в том, что раньше было административно-территориальное деление, а теперь — местное самоуправление. Создаваемая сеть низовых муниципальных образований (и, в частности, их укрупнение) подталкивает население к перемещению в более крупные населенные пункты.

Юрий Плюснин:

Если говорить об опустынивании, то в Смоленской, Тверской и части Московской областей средняя плотность сельского населения — 2-3 человека на квадратный километр. В Воронежской области это примерно 40 человек на квадратный километр.

В Новохоперском районе Воронежской области или Урюпинском районе Волгоградской области примерно 60 процентов всей земли уже находится в частной собственности, то есть люди контролируют эту территорию. Этот контроль происходит как от крупных сельхозпредприятий и агрохолдингов, так и от частников и домохозяйств. Они достаточно жестко взаимодействуют при переделе таких участков.

Другой полюс в этом вопросе — Камчатка. В огромном Быстринском районе (размером с Воронежскую область) проживают менее 3 тысяч человек, но там не происходит опустынивание, один человек контролирует примерно 140 квадратных километров земли (в качестве родового угодья). Люди связаны на таком огромном пространстве не привычным нам образом, а с помощью родства, дружбы или знакомства. Это пример опустынивания в демографическом смысле, но не в социальном.

Артемий Позаненко:

Статистика и численность населения не всегда совпадают. В одном из посещенных мною сел я разговаривал с его главой. Оказалось, что там официальная численность населения, по которой верстается бюджет, меньше с точки зрения района, чем численность избирателей с точки зрения избирательной комиссии.

Почему и кто создает изолированные сообщества

Симон Кордонский:

В ходе этого процесса — опустынивания и одновременно возникновения новых форматов жизни вдоль трасс — возникает ситуация, когда отдельные поселения оказываются покинутыми, их насчитывается около 30 тысяч. Где-то они брошены, где-то в них живет лишь население старшего поколения, и эти села вымрут со смертью последнего жителя. Но есть и населенные пункты, начавшие жить новой жизнью, зачастую принципиально отличающейся от той, которую им пытается навязать государство. Это поселения многочисленных сект. Никто не считает сейчас их численность в целом по стране, но лет 15 назад в них проживали 20 миллионов человек.

Сектанты осваивают не только брошенные, но и населенные людьми территории. Была, например, знаменитая история со святым Виссарионом, контролировавшим два административных района на границе Хакасии и Красноярского края (сейчас, после тюрьмы, он перекрестился в анастасийца). Я был в Кызыле на собрании общины, происходившем на непонятно зачем там построенном огромном стадионе, и он был полностью заполнен его поклонниками. Вряд ли это уникальный случай. Количество сектантов, их способы организации таковы, что они всячески уходят от социального учета и наблюдения, попросту выпадая из вида. Это, впрочем, не значит, что они не участвуют в организации местной жизни и жизни поселения.

Артемий Позаненко:

Пространственно изолированные сообщества — это целый ряд населенных пунктов, оказавшихся фактически отрезанными от мира из-за практически полного исчезновения малой авиации и водного транспорта. Многие жители выезжают за их пределы чрезвычайно редко или вообще не делают этого. Практически все они не присутствуют на официальном рынке труда, живут полностью в тени, самостоятельно, за счет промыслов, леса и водоемов.

В этих сообществах большинство считает свою изоляцию благом — у них нет чужаков, способных пострелять их дичь, выловить их рыбу и так далее. Я был в одном достаточно крупном селе (примерно 400 жителей), куда можно добраться только с помощью вертолета раз в неделю, и стоит это достаточно дорого — около пяти и более тысяч рублей. К ним прилетал губернатор, предлагал за счет области построить дорогу, но на сходе местные жители проголосовали против.

Существуют и самоизолирующиеся сообщества. В основном это разного рода идеологические общины, целенаправленно селящиеся в сельской местности и старающиеся ограничить или исключить взаимодействие с внешним миром — секты, дауншифтеры, экопоселенцы.

Самый распространенный вид таких сообществ в России — родовые поместья, анастасийские поселения. Они стали возникать после 1996 года, когда вышла первая книга «Анастасия» (всего книг десять) Владимира Мегре. По моим оценкам, не менее двух третей самоизолирующихся сообществ в России — это анастасийские сообщества.

Анастасийцев не так мало, как принято считать. Где-то по пять-шесть таких поселений есть в среднем в каждом регионе. На анастасийском портале пытаются учитывать численность этих поселенцев, и, хотя эти цифры занижены, по данным сайта, численность анастасийцев-переселенцев удваивается каждые три года. Из Москвы нам этих людей не видно, но жители соседних поселений не считают их чем-то исключительным, а просто отдельно взятыми чудаками, почему-то приехавшими именно в их края.

Укрупнение сельских поселений

Ольга Моляренко:

Власть постепенно концентрируется в районных центрах. В отдаленных поселениях объем социальных услуг постоянно понижается, и население вслед за этим вынуждено стягиваться в крупные населенные пункты, чтобы получать их в нормальном объеме.

Ольга Глезер:

Интересно понять, к чему ведет укрупнение сельских поселений и их централизация. Когда объединяются сельские поселения в Костромской области, где в одном осталось 100 человек, а в другом — 300, то понятно, что кроме централизации выхода нет. Но на территориях, где население еще осталось, тоже происходит укрупнение, и оно усиливается.

В Жердевском районе Тамбовской области укрупнили несколько сельских поселений, причем одно из них было очень большим. Беда состоит не в уходе из них центральной власти после объединения, а в том, что главы таких населенных пунктов не способны физически охватить своим вниманием всю территорию нового образования.

У нас страна бедная, запущенная, денег нет и не предвидится. Управление оказанием элементарных услуг населению в ручном режиме происходит именно потому, что при тех средствах, которыми обладает местное самоуправление, только так и может быть устроена жизнь.

Например, чистка дорог от снега — это функция местного самоуправления, но организации, которые чистят дороги, находятся в райцентре. Стоимость таких работ рассчитывается из затраченного на них времени. Соответственно, чтобы до отдаленных центров доехали, надо заплатить больше, поэтому окраины и живут хуже.

Симон Кордонский:

Создается ощущение, что провинция — это некая дыра, все в стране плохо, пространство опустынивается, но жизнь тем не менее есть и там. Например, приезжаешь в деревню, а в ней не осталось мужиков, спились, уехали, но когда начинаешь выяснять, то эти мужики оказываются на промыслах: кто в отходе, кто в лесу, кто в тени. Все заняты делом, но проезжему человеку это никто не покажет и не расскажет. Об этом можно узнать, только пожив там и включившись в местную систему отношений. Такие системы отношений интенсивно развиваются в последние десятилетия и включают в себя все больше людей.

В Новохоперском районе в одном из поселений расположен интернат для психически больных — все поселение жило и живет с использования труда этих людей. Там содержатся индивидуумы, прошедшие курс лечения, их болезнь ушла, но в результате у них сформировались дефекты. Они ущербные, но вполне работоспособные — работают бесплатно, пашут и обрабатывают землю, рубят деревья на дрова и так далее.

Там действует реальное местное самоуправление. Какая жизнь и какой бизнес вокруг всего это разворачиваются! Об этом до нашего визита не было известно даже местной администрации — она делала вид, что не в курсе происходящего в этом районе.

Подобных примеров много. В 1996 году один «авторитет» возил меня к себе в поместье. Он купил деревню в 300 душ, в прямом смысле этого слова, и называл их «мои крепостные». Это поселение живет до сих пор, именно в таком статусе поместья. Местные обхаживают хозяина, там есть несколько видов производств, а он обеспечивает своим «крепостным» потребление по высшему классу. Не знаю, платит он им или нет, но выглядело все это как с картинки.

Новая жизнь периферии

Юрий Плюснин:

Брошенные деревни иногда выкупают — это может сделать представитель какой-нибудь общины вроде анастасийцев или предприниматель из Владимира. Таких поселений становится все больше, в нескольких районах Костромской области уже совсем не осталось брошенных, все куплены.

В Костромской области практически в каждом из 24 районов как минимум 20-30 пустых деревень кем-либо приобретены. Я знаю одно село, которое совсем недавно было пустым — Чухломка на берегу реки Ветлуги, — и там теперь прекрасно живут 60 мужиков, построили три кришнаитских храма.

Мне известны несколько деревень, где живет всего по одной семье, например, муж фрилансер-программист, а жена выращивает кур. В другой деревне ребенок пошел в школу за три километра от своего дома, он ездит туда на пони. Приезжает в школу, привязывает пони к ограде и учится. В первом классе он один, и благодаря этому сельская школа не закрывается.

Симон Кордонский:

Нас интересует не только опустынивание, но и новое расселение. Оно включает в себя дачное строительство и другие формы освоения территорий, в рамках которого различие города и села вообще теряет смысл. Летом окрестности любого районного центра в радиусе сотен километров от Москвы превращаются в филиал столицы, и местное население обслуживает дачников.

Ольга Глезер:

Мы были в Красносельском районе Костромской области, в деревне Русиново. Местный дачник решил, что надо поднять эту деревню. В результате сейчас у него девять домов, а всего в деревне 19 строений. Там есть большой скотный двор и хозяйство, где работают мигранты из Молдавии. Один житель по этому поводу сказал, что, мол, раньше они жили как люди, а теперь из их деревни сделали неизвестно что. При этом выглядит этот населенный пункт симпатично, хотя и раскрашен в немыслимые цвета, туда ездят туристы, вход для неместных платный.

Везде, на всех 17 миллионах квадратных километрах России, можно найти разные примеры того, что жизнь продолжается. Действительно, дачное освоение территории страны колоссальное и по численности дачников, и по количеству построенных домов, и по занимаемой территории. В этом специфика России — почти нигде в мире нет такого количества второго жилья. Сейчас, по некоторым оценкам, 60 миллионов жителей России так или иначе, с разной степенью присутствия на участке, являются дачниками — они не видны статистике и никак не учитываются, не приносят кроме земельного практически никаких налогов и не создают по большей части занятости для местного населения.