Почему после смерти Сталина СССР не смог полностью освободиться от его наследия? Какую роль в послесталинских внутриэлитных конфликтах сыграл украинский фактор? Почему Хрущев не смог удержать власть? Об этом размышляли участники дискуссии «1961 год: противоречивая оттепель», организованной Фондом Егора Гайдара и Вольным историческим обществом, которая состоялась в Центре документального кино. В беседе приняли участие преподаватель истории московской гимназии №1543, член Вольного исторического общества Алексей Кузнецов и автор книг «Хрущевская оттепель» и «Грани русского раскола» Александр Пыжиков. Ведущим дискуссии был историк и журналист Николай Сванидзе. «Лента.ру» представляет тезисы выступлений участников.
Эпоха импровизации
Алексей Кузнецов считает отличительной особенностью эпохи Хрущева полное отсутствие у генсека внятной и цельной программы действий. «Это были одиннадцать лет сплошной импровизации, со всеми свойственными этому явлению ошибками», — отмечает историк. По его мнению, причиной такой непоследовательности была борьба за власть, которую Хрущев в первые годы своего правления вел с соперниками по партии. Обстановка в послесталинском советском руководстве менялась постоянно, и Хрущеву приходилось лихорадочно искать союзников против вновь появлявшихся оппонентов. Одновременно он решал внутренние экономические проблемы страны и реагировал на внешнеполитические вызовы.
«Интуитивно Хрущев чувствовал недостатки этой программы, и когда возникали какие-то новые идеи (“догнать и перегнать Америку“, “коммунизм через двадцать лет“), он сразу за них хватался», — поясняет Кузнецов. В силу своего темперамента, специфического жизненного опыта и недостаточной образованности Никита Сергеевич стал заложником привлекательной идеи, согласно которой у всякой проблемы есть одно простое и эффективное решение. «Отсюда и все его метания и шараханья, —добавляет историк. — А вслед за Хрущевым метался весь партийно-хозяйственный аппарат, бездумно и рьяно исполнявший его указания — от повсеместной посадки кукурузы до массового забоя скота в колхозах».
Никита Хрущев и Леонид Брежнев
Фото: Manchester Daily Express / Globallookpress.com
Украина превыше всего
По мнению историка Александра Пыжикова, сегодня необходимо раздвинуть рамки понимания хрущевской оттепели, чтобы осознать происходившие тогда глубинные изменения в советском обществе, найти новый механизм, характеризующий эпоху Хрущева, объясняющий ее историческую обреченность. Таким механизмом, считает историк, был украинский фактор. «Мы совершенно не замечаем, что именно при Хрущеве началась украинизация советской партийной верхушки», — отмечает Пыжиков: в то время произошла не просто очередная смена элит, а полное переформатирование стиля управления страной и внутриэлитных отношений.
Начавшаяся при Хрущеве и оформившаяся уже при Брежневе «оголтелая украинизация» советской элиты была вовсе не случайным явлением, а проявлением закономерности российской истории, которая на протяжении многих веков, начиная с церковного раскола XVII века, была «замешана на украинском вопросе».
«Между нынешними украинскими лидерами вроде Порошенко или Парубия и влезшими в Кремль благодаря Хрущеву Брежневым и Подгорным нет абсолютно никакой разницы, кроме вектора движения, — продолжает историк. — Украинская политическая матрица со времен Богдана Хмельницкого всегда была двухмерной в своем стремлении присосаться либо к Европе, либо к России». По его мнению, при Хрущеве пришедшая к власти в СССР украинская партийная номенклатура привнесла в московскую политическую жизнь свои наиболее характерные черты: склонность к сибаритству, отсутствие государственного интереса и стремление в первую очередь обеспечить собственные корыстные интересы.
Кузнецов, комментируя эти утверждения, признался, что они вызывают у него полное отторжение. Любые поиски общей проблемы, определяющей существование народа и государства на протяжении столетий, ему представляются сомнительными. Украинская теория Пыжикова ему напомнила антисемитские рассуждения Льва Гумилева «о малом народе, вползшем в тело пассионарного этноса и лишившем его жизненной энергии».
Не оспаривая качественные изменения советской партийной номенклатуры при Брежневе, Кузнецов связал их не с этнокультурными особенностями отдельных ее представителей, а с общей сменой советской политической парадигмы после смерти Сталина. По его мнению, тот факт, что в ближайшем окружении Хрущева действительно было много этнических украинцев, не может служить доказательством существования некой многовековой схемы сложного сосуществования или противостояния русского и украинского народов. «Это был обычный эпизод политической борьбы, когда вместе с новым правителем приходит его команда», — пояснил Кузнецов, напомнив об аналогичной ситуации, возникшей с приходом к власти в России Ельцина и Путина.
Кто свергал Хрущева
«Хрущев полностью изменил модель государственного управления, — продолжил Пыжиков. — При Сталине центр власти был в Совете министров СССР, страной управляли специалисты-технократы вроде будущего министра обороны Устинова, а партия оставалась лишь сборищем идеологов и пропагандистов». Но при Хрущеве, по мнению историка, центр принятия решений постепенно переместился в ЦК КПСС и его отраслевые отделы. Пыжиков считает, что сегодня сложилась похожая ситуация: в России теперь всем заправляют монетаристы-финансисты.
Кузнецов не согласился и с этим утверждением, напомнив, что нынешняя ситуация, в которой непрофессионалы командуют профессионалами, — наследие всего советского периода, а не только хрущевского. Тезис о сталинских эффективных технократах ему также представляется спорным: «Если даже Берию мы будем рассматривать как профессионального управленца, как тогда быть с абсолютным непрофессионалом Булганиным на посту министра обороны или с трагической судьбой Вознесенского?»
Председатель Президиума Верховного Совета СССР Брежнев награждает Хрущева медалью «Золотая звезда», 1964 год
Фото: Сергей Смирнов / РИА Новости
В дискуссию включился ведущий Николай Сванидзе: он предложил Пыжикову вспомнить реальные события противоречивой хрущевской эпохи — расстрел рабочих в Новочеркасске, гонения на церковь и урезания приусадебных хозяйств, полет Гагарина и вынос тела Сталина из мавзолея, позорный разнос художников на выставке в Манеже и деятельность журнала «Новый мир». «Как на все эти шаги повлияло то, что вы называете украинизацией? Вы же серьезный историк, что же вы так привязались к украинцам?» — поинтересовался Сванидзе.
«Конечно, Хрущева и его украинскую "братву" нельзя считать одним и тем же явлением, — ответил Пыжиков. — Украинский партаппарат всегда настороженно к нему относился, считая его каким-то дефективным». На самом деле Никита Сергеевич был искренним энтузиастом, который видел свою миссию в построении коммунизма, а не в личном обогащении.
По мнению историка, это абсолютно непрагматическое стремление входило в фундаментальное противоречие с интересами его украинского окружения, на которое Хрущев вынужден был опираться в борьбе за власть в Кремле. В этом и была главная трагедия генсека: его выдвиженцам надоели бесконечные метания и шараханья в поисках новых идей. «Они рассуждали так: "У нас уже столы накрыты, а он нам вечно мешает жить"», — образно выразил Пыжиков психологию тех, кто свергал Хрущева в октябре 1964 года.
«Но Хрущева, кроме днепропетровца Брежнева, свергали еще Шелепин, Семичастный и Суслов. Они-то какое отношение имели к Украине?» — недоумевал Сванидзе. «Суслов не имел, но вот Шелепин, Семичастный или Полянский, которых почему-то многие считают "русской партией", на самом деле были селянами и интеллигенцией украинского разлива, — парировал Пыжиков. — То, что все они сначала объединились для свержения Хрущева, а потом перессорились, было вполне логичным, потому что за столом для всех мест никогда не хватает».
Робкая десталинизация
Следующее замечание Сванидзе было адресовано Кузнецову: «Помимо Хрущева мало у кого из российских или советских правителей была какая-либо стратегия действий. Но у Никиты Сергеевича были хоть какие-то конкретные действия, хотя и противоречивые». «Это все так, но у него стратегия могла меняться в течение года, — ответил Кузнецов. — Тем более на все хрущевское правление огромное влияние оказывала тень Сталина, с которым Хрущев то боролся, то соглашался».
Он напомнил, что и сам Хрущев был порождением сталинского времени, хоть и не лишенным нормальных человеческих проявлений. «У Хрущева была лишь одна стратегия: заменить Сталина на пьедестале архитектора светлого будущего собой», — добавил Пыжиков. По его мнению, в этом Хрущев принципиально отличался от своего будущего преемника Брежнева, который «никого никуда вести не собирался».
Говоря о причинах неудач хрущевской десталинизации, Кузнецов отметил ее поверхностность, напоминающую столь же верхушечную европеизацию при Петре I. «Конечно, советское государство и общество стали более гуманными, однако рецидивы сталинщины в годы правления Хрущева случались неоднократно», — подчеркнул он.
Полной десталинизации не произошло, поскольку она означала отказ от всего того, во что истово верил сам Хрущев. Он явно опасался переходить определенные рубежи, помня в том числе и о своей роли в сталинских репрессиях. «Разумеется, так быстро подобные вещи не делаются, — добавил Кузнецов. — Для полной десталинизации требовалось значительно больше времени и более целенаправленные усилия верховной власти».
Иосиф Сталин и Никита Хрущев, 1936 год
Фото: World History Archive / Globallookpress.com
Комментируя слова Кузнецова, Пыжиков снова заявил: «Главной идеей Хрущева было свержение Сталина с его пьедестала, он хотел сам его занять». По его мнению, Хрущев «залез на этот пьедестал, но не удержался на нем». А демократизация советского режима при Хрущеве, по убеждению Пыжикова, была в принципе невозможна: «Пример Китая показывает, что из патриархального состояния общества нельзя выйти с полноценным свободным рынком и настоящей демократией, такие попытки неизбежно заканчиваются крахом». Еще Михаил Рейтерн, министр финансов в годы правления Александра II, признавал, что в результате великих реформ «страна чуть не завалилась» и преобразования пришлось серьезно скорректировать.
Огромной заслугой Хрущева, считает Кузнецов, стало избавление страны от постоянного страха, в котором она пребывала все годы правления Сталина. Но этот процесс имел и оборотную сторону: к 1964 году вся партийная номенклатура (а не только украинская) хотела стабильности и гарантий незыблемости своего положения, но Хрущев таких гарантий дать не мог, поскольку у него «всегда было семь пятниц на неделе».
То, что следующим правителем страны стал Брежнев, Кузнецов объясняет не его украинским происхождением или склонностью к застольям, а тем, что Леонид Ильич сумел обеспечить партийно-хозяйственному аппарату спокойное и безмятежное существование: «Смещение Хрущева в октябре 1964 года было вполне закономерным — он освободил советскую элиту от страха, но не смог или не захотел гарантировать ей стабильность, за что в итоге и поплатился».