В среду, 25 мая, на заседании Экономического совета при президенте будут рассматриваться стратегии выхода страны из кризиса. О том, может ли Россия отказаться от сырьевой модели и как это изменит взаимоотношения между властью, обществом и бизнесом, рассказал «Ленте.ру» декан экономического факультета МГУ Александр Аузан.
«Этих людей менять не надо — такие придут головорезы».
«Лента.ру»: Алексея Кудрина прочат в главные разработчики экономической программы, которая должна реализовываться после 2018 года. Но можно ли Кудрина назвать стратегом?
Александр Аузан: В значительной мере система финансовых страховок, трехлетний бюджет и тому подобное — это результат управленческой и проектной деятельности Алексея Леонидовича Кудрина. Одна популярная книга даже называется так: «Система Кудрина».
Причем эта система жила и после его отставки, и ее оказалось не так легко изменить. Была сделана попытка уйти от трехлетнего планирования — на мой взгляд, неправильная, — но через год к нему вернулись.
Возможно, ту страховку, которая была выстроена Кудриным для периода тучных лет, теперь надо пересматривать. Мы выпали из прежней модели экономики и висим в пространстве, где старая уже не работает, а новая еще не началась.
Что нужно для перехода к новой модели?
Для начала нужно согласие, что от старой модели нужно отказаться. История последних семи-восьми лет в экономике — это попытка возвращения к прежней модели. Как только возникает намек на повышение нефтяных цен, тут же возникают разговоры, что все непременно восстановится. Различаются эти прогнозы лишь по срокам — в следующем году, через 10 лет или через 15.
Сидит очень сильная установка: «Перезимуем — и все будет как при дедушке». На самом деле похоже, что нет.
Это проблема культурная, она связана со страхом перед будущим, с представлением о том, что двери открывать не надо — там страшнее. Этих людей менять не надо — такие придут головорезы. Да, система нехороша, но лучше ее не трогать, потому что может быть совсем страшно.
Решение о переходе к новой модели по существу не принято, причем как властью, так и обществом. Не уверен, что принято бизнесом.
«Страховку, которая была выстроена Кудриным для периода тучных лет, теперь надо пересматривать»
Фото: Антон Белицкий / Globallookpress.com
И что же в таком случае должны делать власть, общество и бизнес, чтобы переход к новой модели все-таки состоялся?
От власти требуется предсказуемость. Первое — стабильность правил. Вы сказали, что накопительная пенсионная система должна быть? Перестаньте ее замораживать каждый год и при этом публично обсуждать вопрос, не закрыть ли ее вообще.
Вы сказали, что результатом, имеющим положительный эффект, является плоская шкала подоходного налога? Ну, хорош все время обсуждать, не заменить ли ее на какую-то еще.
Я не утверждаю, что правильно либо то, либо другое решение. Я говорю, что при стабильности институтов повышается предсказуемость.
Второй момент — предсказуемость смены власти. Механизмы преемственности бывают разные. Япония или Китай в этом смысле демонстрировали подходы, сильно отличающиеся от американских или европейских. Каждый имеет свои плюсы и минусы. Есть партийно-бюрократический вариант, есть просто бюрократический, есть демократический. Но предсказуемость при наличии механизма преемственности сразу повышается. Горизонты мышления продлеваются.
Власти хорошо бы определиться с этим моментом. Иначе у нас каждый раз будет происходить сжатие до ближайшей переломной точки электорального цикла. Говорить о чем-либо, охватывающем горизонты за пределами двух лет, как сейчас, а потом еще шести будет, просто невозможно.
Обществу хорошо бы понять: если мы отказываемся договариваться друг с другом, не хотим рисковать, не хотим ничего менять, то мы имеем плохие перспективы.
Повлиять на такое отношение могут семья, школа, книги, интернет, телевидение — и это скорее сфера общества, нежели власти.
Бизнес. Основные установки нашего бизнеса — рентные. Это видно и по тому, потребность в каком человеческом потенциале он предъявляет, и по тому, насколько он выстраивает свои стратегии, и по тому, как он встраивается в отношения с властью. Потому что ренту легче всего качать, имея хорошие отношения с властью самых разных уровней.
Можно отказаться от продажи нефти и переключиться на продажу футбольных звезд или умных людей на Запад, продажу питьевой воды, предоставление территории под радиоактивные отходы — ренту можно извлекать из чего угодно.
Вопрос не в том, сумеет ли бизнес поменять одну рентную стратегию на другую — это, скорее всего, придется делать, — а отказаться от них вовсе и уйти в сферы, где вы извлекаете прибыль из разнообразия и новизны, а не из того, что сели на какую-то монопольную площадку.
«Могут ли решать какие-то проблемы за счет населения? Конечно!»
А возвращение к мобилизационной экономике советского образца вы не рассматриваете как альтернативу?
Мы имеем ситуацию замедления и выдыхания темпов роста. Напомню, это начало происходить до геополитических напряжений — еще с 2011 года.
Но при существующем очень значительном имущественном разрыве между «верхними» и «нижними» и плохой работе социальных лифтов темп роста ниже 4 процентов для населения оборачивается ухудшением.
Германия может себе позволить 2-3 процента роста — это не ведет к обнищанию большинства немцев. А Россия не может. Нужно менять либо внутренние структуры, либо поднимать темпы роста. Похоже, рассматривается установка на стимулирование роста, потому что менять институты довольно тяжело.
Можно ли бороться с замедлением экономики чисто рыночными способами? Нет, нельзя. Ведь для этого нужен приток инвестиций под наличный деловой климат. Но что бы ни делали — он никого не устраивает. Плюс ко всему сказываются геополитические и политические риски, санкции и тому подобное.
«Главным вопросом политической жизни к 30-м годам может стать перераспределение»
Фото: Александр Чиженок / «Коммерсантъ»
Нужны какие-то другие инструменты. Какие? Вот и начинает усиливаться дирижистская линия.
Чем прекрасен экономический факультет МГУ? Здесь есть видные представители всех направлений. Либералы Сергей Дубинин (возглавлял ЦБ в 1995-1998 годах — прим. «Ленты.ру») и Олег Буклемишев, дирижист Андрей Клепач (зампред Внешэкономбанка — прим. «Ленты.ру»). Так вот Клепач и Буклемишев вместе проанализировали возможность технического применения методов стратегического планирования в условиях возросшей мировой турбулентности. Это важно — мы вынуждены будем некоторые элементы видения будущего и воздействия на него включить.
А с другой стороны — можем ли мы вернуться в закрытую страну с национализированными ресурсами? Я утверждаю, что нет. Большевикам после победы в Гражданской войне потребовалось 10 лет, в том числе и на выстраивание системы пенитенциарных и карательных органов, чтобы реально закрыть страну — это при наличии диктатуры и пятимиллионной армии.
Это дорогая и длинная история, для которой нет ресурсов и, на мой взгляд, нет достаточного желания тратиться на эти вещи. Не исключаю, что у полулегитимных крупных капиталов что-то будет изыматься в пользу бюджета. По схеме «Башнефти» — прецедент же был создан.
Но в полную ликвидацию этих крупных капиталов не верю. Кому сейчас брать ответственность за эти активы и предприятия? Их же надо поддерживать и после тех, скажем, двух лет, в течение которых там можно что-то пограбить.
Пострадают только владельцы крупных капиталов или рядовые граждане тоже? Могут ли экономические проблемы решаться и за их счет?
Могут ли решать какие-то проблемы за счет населения? Конечно! У институциональных экономистов есть понятие «переговорная сила» — оно определяет, насколько опасно то сопротивление, которое может возникнуть.
Почему шахтерских забастовок боятся гораздо больше, чем забастовок школьных учителей? Потому что бастующие шахтеры могут сразу вздыбить целый регион, остановить целые предприятия. А учителя бастуют — ну и что? У детей будет больше времени погонять мяч во дворе.
«Шахтерских забастовок боятся гораздо больше, чем забастовок школьных учителей»
Фото: Владимир Федоренко / РИА Новости
Сейчас переговорная сила невысокая — так устроены электоральные механизмы, так устроен социальный контракт между властью и населением. Раньше обеспечивался рост благосостояния, теперь — ощущение принадлежности к великой военной державе.
Но каких-то конфискаций не будет, скорее не очень будут считаться с тем, что думают. И второе — могут в чем-то обмануть и не выполнить обещанное.
Вы сказали о нежелании бизнеса менять модель. Но титовская «Партия роста» вроде бы ратует за изменение модели.
Первой реакцией на замедление СССР стал курс на ускорение. Сегодня тоже велика востребованность ощущения. Что же мы все время снижаемся? Давайте переломим тенденцию и начнем расти. Но когда вы говорите о стимулировании роста, спрос на какую рабочую силу вы предъявите — на гастарбайтеров? Не нужен нам такой рост. Он будет работать против человеческого капитала.
Вот если вы будете предъявлять спрос на умы и таланты, которые сейчас в стране не востребованы, а при этом их даже депрессивные Европа и Америка «потребляют», утилизируют, — это другая постановка вопроса.
Но тогда получается, что целью является не рост, а максимизация человеческого капитала. Меня такая постановка вопроса устраивает.
«Образование и здравоохранение находятся в тупиковых моделях»
А как мы можем максимизировать человеческий капитал?
Образование и здравоохранение находятся в тупиковых моделях. Страховая модель в медицине очень дорогая — она странам с высоким ВВП на душу населения, вроде США, подходит. Но даже Великобритания и Германия предпочитают нестраховые схемы.
Если бы мы сейчас выбирали — мы бы страховую схему не выбрали, потому что она нам не по деньгам. Но мы в ней находимся.
С образованием у нас тоже модельная ошибка. Потому что мы исходим из того, что образование — это услуги, что-то вроде парикмахерской. Это совершенно не так, а мы их так меряем, стимулируем, документируем.
Мы должны идти от результата не в этот семестр, не в этот год. Эта инвестиция должна прорасти. Вы не можете требовать от дерева, чтобы оно плодоносило немедленно.
Сходная смена приоритетов нужна при решении пенсионных проблем. Если нация продолжит стареть — а, на мой взгляд, эта тенденция сохранится, — все более значительная часть избирателей будет формироваться из пенсионеров. И при сохранении, расширении солидарной пенсионной системы главным вопросом политической жизни к 30 годам будет вопрос перераспределения. Что волнует основного избирателя — то и в центре политической повестки.
А вот если мы будем развивать накопительную пенсионную систему, там уже совершенно иные будут вопросы. Как размещаются пенсионные накопления? Как работают институты? Насколько производительны предприятия, которые получают эти деньги прямо или косвенно через различные финансовые механизмы?
«Ренту легче всего извлекать, имея хорошие отношения с властью»
Фото: Дмитрий Лебедев / «Коммерсантъ»
Кроме того, чем выше продолжительность жизни — тем меньше денег в пенсионной системе. Какие варианты? Принято искать дополнительные источники финансирования. Но я бы перевернул вопрос: а где вы возьмете занятость для женщин в возрасте от 60 до 85? Притом что они активны, имеют жизненный опыт, нередко — образование.
Правильно ли я понимаю, что решение этих задач может стать основой нового социального контракта?
Давайте мы выговорим вслух, чего мы хотим не в 2017-м или 2018-м, а, например, через 20 лет для ребят, которые сейчас родились и только к тому времени выйдут на рынок труда. Какой страны мы хотим для них?
Я полагаю, что есть несколько точек консенсуса. Например, представление о том, что надо стоять на талантах и образовании, а не на выжимании ренты. Что вообще хорошо бы, чтобы в стране было много малого и среднего предпринимательства. С этим согласны даже коммунисты. Может быть, еще есть три-четыре точки, которые описывают эту самую страну.
Они действительно есть?
Не знаю. Надо посмотреть.
Но дальше возникает вопрос: как туда добраться? И, как в любой экспедиции, понять, что закупить, что построить, от чего отказаться. Это не такой тяжкий путь, как экспедиция Колумба, но это дорога, которая требует усилий и преодоления. И вот тогда можно говорить: да, искомый результат будет достигнут в середине 2030-х. А вот, например, видимые изменения в здравоохранении и образовании через пять лет уже произойдут. Они должны будут обозначить вектор.
И это будет некоторой платой населению за те инвестиции в будущее, которые от него, скорее всего, потребуются. В этом смысле может сформироваться нечто вроде нового социального контракта.
Мы ведь попытались заменить старый контракт «лояльность в обмен на стабильность» — когда в обмен на потребительское благополучие население доверяло власти самой разобраться и с оппозицией, и с губернаторами, и так далее — мечтой о великой военной державе. Пока мы с этой мечтой и живем. Но, мало-мальски сопоставляя амбиции с амуницией, мы понимаем, что, в общем, это не очень правильный расчет. Надо куда-то поворачивать.