В Греции сейчас работает около 30 лагерей, в которых находятся более 50 тысяч мигрантов. Многие из них провели уже несколько месяцев в ожидании документов о предоставлении убежища на территории Евросоюза. Как устроена жизнь в этих лагерях и чем занимаются люди, которым предстоит провести там неопределенно долгое время? На эти вопросы попыталась ответить корреспондент «Ленты.ру», лично познакомившись с бытом мигрантов.
В выходной день на набережной греческого города Халкида — административного центра острова Эвбея — особенно многолюдно. Почти все столики в кафе заняты. Вдруг появляется группа людей, не похожих на обычных отдыхающих. Мужчины с ярко выраженной южной внешностью и женщины в хиджабах медленно идут по набережной. Их немного, человек семь-восемь, не считая двух сопровождающих их европейцев.
— Кто это? — интересуюсь я у друга-грека.
— Сирийские беженцы. Тут километрах в двадцати лагерь, они там живут. Волонтеры их периодически выводят погулять, чтобы они могли развеяться.
Тем временем сирийцы, явно стесняющиеся прикованного к ним внимания, скрываются за зонтиками других кафе, и вечерняя жизнь курортного городка продолжается.
Через несколько дней мы приезжаем в лагерь, о котором говорил наш друг. Он находится в окрестностях города Рицона, в часе езды от Афин, на территории заброшенной военно-воздушной базы. Именно здесь в начале марта 2016-го греческие власти установили 144 армейские палатки, заселив в них около тысячи беженцев.
Курируется лагерь Управлением Верховного комиссара ООН по делам беженцев (UNHCR), однако основную работу здесь ведут волонтерские организации. Волонтеры занимаются распределением поставляемых в лагерь продуктов, одежды, предметов первой необходимости; организовали работу летней школы для детей, создали зону комфортного пребывания для женщин (где можно, к примеру, уединиться и спокойно покормить ребенка грудью), проводят консультации и разъяснительные беседы — одним словом, делают все, что в их силах, чтобы жизнь мигрантов была более-менее сносной.
Охраны в лагере нет, ворота открыты — иди куда хочешь. Но идти некуда: лагерь расположен на горном плато, за его пределами лишь дорога, по которой изредка проезжают машины, до ближайшего населенного пункта пешком несколько часов. Мы въезжаем на территорию бывшей военной базы и оставляем машину у входа, где припарковано еще несколько автомобилей, принадлежащих волонтерским организациям. В глубь территории ведет асфальтированная, но уже порядком потрескавшаяся дорога. Слева — палаточный городок, справа — несколько полуразрушенных зданий, в которых, несмотря на отсутствие в оконных рамах стекол, явно живут люди. Стены расписаны граффити. Чуть дальше мальчишки гоняют мяч, две-три женщины моют в тазах малышей. Высокий подросток, прислонившись к трухлявому дверному косяку, наигрывает на гитаре.
Фото: Мария Христианова
Наше движение по лагерю не привлекает особого внимания: к европейцам здесь привыкли. Состав волонтеров интернациональный — греки, испанцы, американцы, англичане, немцы, голландцы, причем всех возрастов — от студентов до пенсионеров.
Метрах в трехстах от входа в лагерь — небольшое здание, сохранившееся лучше других, но и в нем нет ни окон, ни дверей. Сейчас здесь волонтеры раздают мигрантам продукты. Женщина средних лет, руководящая этим процессом и одновременно дающая кому-то указания по мобильному телефону, машет нам рукой и отворачивается к полкам с едой.
Дом, которого больше нет
Дальше начинается палаточный городок. Видно, что люди живут здесь уже давно, и каждый, как может, пытается создать в своем временном жилище уют: кто с помощью ковриков и занавесей, кто — разложив плюшевые игрушки и повесив таблички с ободряющими надписями.
Рядом с угловой палаткой сидит мужчина с ребенком на руках. Он улыбается нам и жестом приглашает присесть рядом. Исмаилу 35 лет, он курд, прибыл в лагерь со своей семьей больше пяти месяцев назад. На корявом английском Исмаил рассказывает, что весной в лагере было 950 человек, сейчас осталось около 650, примерно треть из них — дети. Практически все обитатели лагеря — сирийцы, есть несколько езидских семей. Были и афганцы, но их уже отправили в Германию.
— Мы пока здесь, надолго ли — не знаем. Условия тяжелые, конечно. Еду привозят, но не очень хорошую, среди пакетов часто бегают тараканы, — рассказывает Исмаил. — Когда нам выдают продукты, готовим сами в палатках на газовых горелках. Иногда едим одну картошку несколько дней подряд. Врачи из Красного Креста дежурят, но не каждый день, и помощи от них мало. Когда моя дочь заболела, они осмотрели ее и сказали, что не знают, что с ней. А откуда я могу знать, как лечить, если они не знают?
При этом Исмаил уверен, что им повезло, потому что лагерь в Рицоне — один из лучших в Греции: здесь есть электричество, а палатки окружены деревьями, дающими спасительную тень. Родственникам Исмаила повезло меньше: они попали в лагерь рядом с Катсикасом (городок на материковой части Греции), где нет ни электричества, ни деревьев.
На вопрос, каким Исмаил видит свое будущее, я получаю ответ не сразу. Он какое-то время молчит, наблюдая, как его сын неуверенно топает по тропинке между палатками. Мне уже кажется, что он не понял вопроса, однако мужчина, наконец, заговаривает:
— Я понимаю, почему вы об этом спрашиваете. Не знаю, может, кто-то из беженцев и хочет остаться в Европе, но я просто хочу нормальной жизни для своей семьи. Я хочу домой. Я пекарь, в Дамаске у меня была работа. Был дом, где росли мои дети. Теперь ни работы, ни дома: все разбомбили.
Фото: Мария Христианова
Три чашки чая
Прощаемся с Исмаилом и направляемся к большой палатке, где находится летняя школа. Но дойти до нее не успеваем: две женщины в хиджабах, идущие нам навстречу, приветливо улыбаются, здороваются и сразу приглашают на чай (позже мы узнаем, что чайные пакетики здесь чуть ли не на вес золота, но для гостей сирийцы не жалеют ничего: законы восточного гостеприимства действуют даже в лагере для беженцев).
За чаем выясняется, что женщины — жены братьев. Один из них, муж 32-летней Тины, работал на родине шеф-поваром в одном из лучших ресторанов. Тина с гордостью показывает в своем мобильном фотографии, на которых ее супруг демонстрирует приготовленные блюда. Профессия повара оказалась востребованной в лагере, поэтому сейчас мужа Тины «дома» нет — он на местной кухне. Второй брат, 39-летний Фарид, сидит с нами за самодельным столиком, но в беседу не вступает — кажется, стесняясь своего плохого английского.
— Кто вы по профессии? — обращаюсь я к нему.
— Я плотник. Очень скучаю по своей работе. Пока наш статус в Европе не определен, мы не имеем права работать. Так и сидим здесь целыми днями в ожидании. А вы откуда?
— Из России.
— Здесь работают волонтеры из разных стран. Журналисты тоже приезжают — из Испании, США, Англии, греки, конечно. Из России пока никого не было, вы первая.
— Мы здесь уже больше пяти месяцев, — вступает в разговор Тина. — Условия тяжелые, но мы привыкли. Сейчас стало немного лучше: поставили несколько новых душевых, заменили туалетные кабинки на более гигиеничные. Волонтеры проводят с детьми занятия на английском и на арабском, преподают математику, языки, занимаются с ними музыкой и рисованием. С одной стороны, мы рады этим нововведениям, но с другой — они настораживают. Это значит, что наше пребывание тут может затянуться надолго.
«Они хотят оплакать своих мертвых»
Около палатки, где проходят уроки для детей, тихо. Близится вечер, поэтому занятия на сегодня уже закончены. Площадка пуста, на доске мелом написано расписание занятий — на английском и арабском. Здесь мы встречаем Еву — греческую учительницу 59 лет, которая охотно вступает с нами в разговор.
— Беженцы — не монстры, это несчастные люди, оказавшиеся в ужасной ситуации, — говорит Ева, и голос ее дрожит от переполняющих эмоций. — Когда я думаю об этом, мне становится стыдно за то, что сделали наши правительства, ведь и на нас лежит часть ответственности за случившееся с этими людьми. В будущем их не ждет ничего хорошего. Старики умрут беженцами. Молодежь на всю жизнь сохранит воспоминания о том, через что пришлось пройти. Они никогда не смогут получить хорошее образование, потому что к ним уже сейчас относятся как к маргиналам. В школе они всегда будут изгоями и научатся ненавидеть нас за то, что мы заставили их пройти через все это.
— Вы считаете, что греческое правительство не может обеспечить беженцам сносные условия для жизни?
— Нет. Условия действительно ужасны. Представьте, что вы почти полгода живете в палатке, где ползают змеи и насекомые, где просто помыть руки — почти непозволительная роскошь. Вас кормят отвратительной едой, которую отказываются есть даже животные. Воды мало: армия выдает по одной полуторалитровой бутылке на человека в день. Учитывая, что сейчас очень жарко, этого недостаточно. Нам, волонтерам, приходится покупать дополнительную воду, чтобы люди не страдали от обезвоживания. Я хотела бы надеяться, что беженцы смогут найти в Греции хотя бы временное убежище, но, учитывая более чем плачевное экономическое состояние нашей страны, боюсь, мы мало чем можем им помочь.
— Не думаете, что с появлением беженцев жизнь в Греции станет опаснее?
— Если честно, нет. Я вижу этих людей, я работаю с ними, я знаю их. Это обычные семьи, бегущие от войны. Я не исключаю существования готовых на все фанатиков, но их стоит опасаться вне зависимости от того, пускаем мы сюда беженцев или нет. Что же касается роста бытового криминала, нам больше проблем доставляют давно поселившиеся в Греции албанцы, а не новоприбывшие сирийцы.
В разговор вступает другой волонтер — Себер, американец индийского происхождения:
— Мы, волонтеры, делаем здесь все, что можем. Помогаем обустраивать быт, распределяем продукты, играем с детьми. Кроме того, мы разъясняем беженцам, чего им следует ждать — вернее, чего не ждать, а именно — открытия греческо-македонской границы, закрытой для беженцев в 2015 году. Лучшее, что можно сделать в нынешней ситуации, — просить политического убежища в Греции и присоединиться к программе переселения ООН. Хотя мне, как и самим беженцам, хотелось бы, чтобы война закончилась и они смогли вернуться домой. Но, к сожалению, до этого еще далеко. Эти люди оказались в незавидном положении — вдали от дома, в ужасных условиях и с туманными перспективами. Они заслуживают лучшего. Они не преступники, не отбросы общества, на родине многие были уважаемыми людьми. И здесь они оказались не по своей воле. Они просто хотят мира, крыши над головой и приличных условий, чтобы растить детей. Они убегают от войны, поэтому они попали к нам. Но они не хотят жить здесь, они хотят домой, чтобы заново отстроить свои дома и оплакать своих мертвых.
Фото: Мария Христианова
Когда бежать уже некуда
Около выхода из лагеря нас окружает стайка детей лет шести-восьми. Они улыбаются нам, младшие смущенно прячутся за спинами старших, когда мы машем им в ответ. Дети выглядят вполне нормально, и именно это, пожалуй, самое ненормальное в этом месте. Потому что дети, которым пришлось покинуть свои дома, долго куда-то плыть в ненадежных лодках, а потом месяцами жить в палатках, выстраиваясь в очередь за едой и водой, — это ненормально. И то, что альтернативой этому служит перманентная угроза жизни, останься они дома, — тоже ненормально. Мы, европейцы, опасаемся, что нашествие беженцев из Сирии поставит под удар привычный нам жизненный уклад. Возможно, эти опасения обоснованы. Но у этих маленьких беженцев сейчас нет вообще никакого уклада. И, пожалуй, каждый, с кем нам довелось встретиться в лагере, отдал бы все за то, чтобы это изменить. Однако это не в их силах, и сотни людей так и продолжают жить в маленьком лагере в горах, зависнув между небом и землей, между жизнью и смертью, между безвозвратно ушедшим прошлым и не желающим наступать будущим.
Автор выражает благодарность Василису Костимпасу за содействие при сборе материала для статьи.