Джонатан Франзен — самый модный современный американский романист. Его книги занимают верхние строки рейтингов продаж, его портрет ставят на обложку Time, а в экранизации его нового романа «Безгрешность» уже снимается Дэниел Крейг. При этом с ним спорят и ругают в соцсетях. Героиня «Безгрешности», юная Пип, ненавидит свое полное имя (Purity — то есть «безгрешность, непорочность»), не может расплатиться с учебным долгом, тщетно пытается выведать у матери, кто ее отец, и совершенно запуталась в любовных отношениях. Все что у нее есть — это жизненная сила и желание во всем разобраться. На днях роман Франзена «Безгрешность» вышел на русском языке в издательстве Corpus. «Лента.ру» публикует фрагмент книги.
Слишком взволнованная, чтобы есть, Пип допила пиво и налила себе еще. За последние четыре месяца она получила двадцать с лишним электронных посланий от Аннагрет и все, не читая, пометила как прочитанные. В Фейсбук она заглядывала довольно редко, отчасти потому, что ее угнетали фотографии тех, кто счастливее, отчасти потому, что на работе пользование соцсетями в личных целях не поощрялось; но чтобы все-таки сохранить себе эту возможность, она отклонила предложение Аннагрет о дружбе, иначе та и в Фейсбуке бомбардировала бы ее сообщениями. Воспоминания об Аннагрет переплетались у нее с воспоминаниями о Джейсоне, и все это создавало у нее странное ощущение замаранности, как будто она, отвечая на анкету, была не в халате, а голая, а потом замарала собой и Джейсона; как будто между ней и Аннагрет произошло что-то личное и очень нехорошее, такое, о чем потом могут сниться плохие сны. И теперь на все это наложилось слово безгрешность, которое для нее было самым постыдным словом на свете, ибо таково было ее полное имя. Пьюрити. Безгрешность. Она стыдилась своего водительского удостоверения, где рядом с унылой фотографией значилось: ПЬЮРИТИ ТАЙЛЕР. Заполнение любой казенной бумаги было для нее минипыткой. Мать добилась противоположного тому, чего хотела, нарекая ее так. Словно пытаясь избавиться от бремени обязанностей, налагаемых именем, Пип отнюдь не безгрешно вела себя в старших классах, она грешила и сейчас, вожделея чужого мужа… Она пила пиво, пока оно не притупило в ней мышление настолько, чтобы она почувствовала в себе силы встать и пойти с пиццей к Рамону.
— Я не голодный, — сказал он, лежа лицом к стене.
— Малыш, тебе нужно что-нибудь съесть.
— Я не голодный. А где Стивен?
— К нему пришли друзья. Скоро он к тебе поднимется.
— Я тут хочу остаться. С тобой, и Стивеном, и Дрейфусом.
Пип прикусила губу и спустилась обратно на кухню.
— Вы, ребята, сейчас идите, — сказала она Гарту и Эрику. — Стивену надо поговорить с Рамоном.
— Я скоро к нему поднимусь, — пообещал Стивен.
Страх, который ясно читался в его лице, разозлил Пип.
— Он твой сын! — напомнила она ему. — Он не хочет есть, пока ты с ним не поговоришь.
— Ладно, — отозвался он с детским раздражением, которое раньше обращал на Мари.
Глядя ему вслед, Пип задалась вопросом, не проскочат ли они со Стивеном мимо фазы блаженства прямиком в ту фазу, когда милые начинают собачиться. Успешно нарушив посиделки, она прикончила пиво. Она чувствовала, что назревает взрыв, и понимала, что самое лучшее было бы лечь спать, но очень уж сильно билось сердце. Желание, злость, ревность и недоверие слились в итоге в единую пивную, горькую жалобу: Стивен забыл о своем обещании поговорить с ней вечером с глазу на глаз. С Аннагрет отношения поддерживает, а Пип — бросил. Она услышала, как наверху захлопнулась дверь его комнаты, и, дожидаясь, пока она опять откроется, молча повторяла свою жалобу, формулировала ее так и сяк, пытаясь придать словам способность выдержать вес обиды, которую ощущала; но они этого веса все никак не выдерживали. Все-таки она поднялась на второй этаж и постучалась в дверь Стивена.
Он сидел на супружеской кровати и читал книгу с красным названием на обложке — что-то политическое.
— Ты читаешь? — изумилась она.
— Лучше читать, чем думать о том, чего я все равно не могу изменить.
Она закрыла дверь и села на край кровати.
— Вот ты разговаривал сейчас с Гартом и Эриком — не знала бы, ни за что бы не догадалась, что сегодня что-то произошло.
— А чем бы они могли помочь? Моя работа как была, так и осталась. Друзья как были, так и остались.
— И я. Я тоже у тебя осталась.
Стивен нервно отвел взгляд.
— Да.
— Ты забыл, что обещал поговорить со мной?
— Да, забыл. Извини.
Она старалась дышать глубже и медленней.
— Что с тобой? — спросил он.
— Ты знаешь, что.
— Нет, не знаю.
— Ты пообещал со мной поговорить.
— Извини, пожалуйста. Я забыл.
Жалоба оказалась ровно такой хилой и бесполезной, как она опасалась. Повторять ее в третий раз смысла не было.
— И как мы теперь будем? — спросила она.
— Ты и я? — Он захлопнул книгу. — С нами ничего не случится. Найдем еще пару соседей, лучше женщин, чтобы ты не была единственной.
— То есть ничего не изменится. Все по-прежнему.
— А что должно измениться?
Она помолчала, слушая собственное сердце.
— Ты знаешь, год назад, когда мы с тобой ходили пить кофе, мне показалось, что я тебе нравлюсь.
— Конечно, нравишься. Очень даже.
— И ты так говорил о своем браке, как будто это почти уже и не брак.
Он улыбнулся.
— Выходит, я был прав.
— Нет, но тогда, — настаивала она. — Ты тогда так говорил. Зачем ты так со мной поступил?
— Как я с тобой поступил? Мы пили кофе, и все.
Она смотрела на него умоляюще, искала глазами его глаза, пыталась понять по ним, на самом ли деле он такой бестолковый или только прикидывается по каким-то своим жестоким соображениям. Ее просто убивала невозможность прочесть его мысли. Дыхание стало чаще, потекли слезы. Не печали, а возмущения и упрека.
— Да что с тобой? — повторил он.
Она все глядела ему в глаза, и наконец он, кажется, понял.
— О, нет, — сказал он. — Нет-нет-нет. Нет-нет-нет.
— Почему нет?
— Пип, ну брось. Нет.
— И ты не замечал, — она уже задыхалась, — как я тебя хочу?
— Нет-нет-нет.
— Я думала, мы просто ждем. А теперь наконец-то. Наконец-то.
— Боже, Пип, нет.
— Я тебе не нравлюсь?
— Конечно, нравишься. Но не так, не в таком смысле. Прости, но не в таком смысле. Я тебе в отцы гожусь.
— Перестань! Всего пятнадцать лет! Это пустяки!
Стивен косился то на окно, то на дверь, словно искал путь для бегства.
— Ты хочешь сказать, что никогда ничего ко мне не чувствовал? — наседала она. — Что я все это навоображала?
— Должно быть, ты неправильно поняла.
— Что именно?
— Я никогда не хотел заводить детей, — сказал он. — От этого у нас с Мари все и пошло. Я не хотел детей. Я ей говорил: “Зачем нам дети? У нас есть Рамон, у нас есть Пип. Мы и так уже — родители”. Вот как я отношусь к тебе. Как к дочери.
Она смотрела на него во все глаза.
— Так вот, значит, какая у меня роль? Быть для тебя вроде Рамона? Жаль, что от меня не пахнет для полного твоего счастья. У меня есть мать, других родителей мне не надо!
— Ты уж прости, но похоже, кое-кого тебе не хватает, — возразил ей Стивен. — Мне кажется, тебе очень нужен отец. И я могу им быть. Ты можешь здесь оставаться.
— Ты в своем уме? Оставаться? В качестве дочери?
Она встала и дико огляделась по сторонам. Уж лучше злиться, чем испытывать боль, может, лучше даже, чем быть любимой и лежать в его объятиях, потому что не злость ли на него она все это время на самом деле чувствовала? Злость, маскирующуюся под желание.
Не управляя собой, сама не зная, чего хочет, она стянула свитер, а потом сняла и лифчик, а потом забралась на коленях к Стивену на кровать, навалилась на него, грубо домогаясь его своей наготой.
— Ну что, похожа я на дочь? Неужели похожа?
Кадр: фильм «Любовник»
Он закрыл руками лицо.
— Прекрати.
— Посмотри на меня.
— Не хочу на тебя смотреть. Это ты не в своем уме.
— Говнюк! Говнюк! Говнюк, говнюк, говнюк! Ты такой херовый слабак, что даже глянуть на меня боишься?
Откуда взялись эти слова? Из какого тайного вылезли места? Уже прибывало, точно вода во время прилива, раскаяние, завихряясь вокруг ее колен, и уже Пип знала, что это раскаяние будет хуже всех прежних вместе взятых, но поделать ничего не могла, уж начала, так идти до конца, делать то, чего требовало тело, а телу нужен был Стивен. Она терлась голой грудью о ситцевую рубашку, она оторвала его ладони от щек и занавесила ему лицо своими волосами; и она увидела, что наконец-таки добилась результата. Что он пришел в ужас.
— Ты совсем уверен, совсем? — спросила она. — Уверен, что я для тебя только дочь?
— Поверить не могу, что ты это делаешь. Четыре часа всего с тех пор, как она ушла.
— А если бы четыре дня — было бы по-другому? Или четыре месяца? Четыре года? — Она опустила лицо прямо к его
лицу. — Потрогай меня!
Она попыталась управлять его руками, но Стивен был очень сильный и без труда оттолкнул ее. Слез с кровати и отступил к двери.
Кадр: фильм «Аквариум»
— Знаешь что, — сказал он, тяжело дыша. — Я не очень-то верю в психотерапию, но тебе, по-моему, она бы не помешала.
— Как будто у меня есть на нее деньги.
— Серьезно, Пип. Ты полную херню тут устроила. Ты о моих чувствах хоть на секунду задумалась?
— Я пришла, ты читал… — Она взяла книгу и посмотрела. —
Грамши.
— Если ты и с другими так себя ведешь, с людьми, у которых за тебя душа не болит, ничего хорошего из этого не выйдет. Мне не нравится, что ты совершенно не умеешь себя контролировать.
— Ну еще бы. Я же ненормальная. Только это всю жизнь и слышу.
— Нет, ты замечательная. Чудесная. Правда. Но… серьезно, Пип!
— Ты влюблен в нее? — спросила Пип.
Он уставился на нее от двери.
— В кого?
— В Аннагрет. В этом все дело? Ты в нее влюблен?
— Ох, Пип.
Его взгляд, полный жалости и заботы, был так чист и безгрешен, что почти победил ее недоверие; она почти поверила, что у нее не было причин ревновать.
— Она в Дюссельдорфе, — сказал он. — И мы едва знакомы.
— П-понятно… Но вы на связи.
— Пип, послушай себя. И попробуй посмотреть на себя со стороны.
— Я не слышу четкого “нет”.
— Господи боже!
— Пожалуйста, скажи мне, что я ошибаюсь. Просто скажи это.
— Мне нужна только Мари. Как ты не понимаешь?
Пип сощурилась, пытаясь понять и в то же время отказываясь.
— Но у Мари теперь другой мужчина, — сказала она. — А ты поддерживаешь связь с Аннагрет. Ты еще не понял, что любишь ее, но думаю, так оно и есть. Или скоро будет. Она же по возрасту тебе подходит, правда?
— Мне надо глотнуть свежего воздуха. А ты иди, пожалуйста, к себе.
— Докажи мне, — сказала она. — Докажи мне, что я неправа. Просто подержи меня за руку одну секунду. Пожалуйста. Без этого я тебе не поверю.
— Ну что ж, значит, не поверишь.
Она съежилась на его кровати.
— Так я и знала, — прошептала она. Мука ревности была наслаждением по сравнению с мыслью, что она просто чокнутая. Но эта мысль набирала силу.
— Я пошел, — сказал Стивен.
И он оставил ее лежать на кровати.
Перевод Л. Мотылева и Л. Сумм