Массовые несанкционированные выступления против коррупции в Москве и других городах для многих стали неожиданностью. После «болотных шествий» волна уличной активности практически сошла на нет. Дискуссии продолжались большей частью в узком семейном кругу и соцсетях. Даже разрешенные акции оппозиции не собирали сколько-нибудь заметное число участников. Но «прогулка» по Тверской оказалась неожиданным исключением. Только в столице на нее вышли не менее 8 тысяч человек. Еще одна неожиданность для многих — большое количество среди протестующих старшеклассников и студентов младших курсов. О чем думают современные подростки? Почему выходят на улицы под политическими лозунгами? Чего больше в этих поступках — гражданской позиции или юношеского бунта против мира взрослых? Об этом «Ленте.ру» рассказала директор Центра молодежных исследований, профессор департамента социологии НИУ ВШЭ в Петербурге Елена Омельченко.
«Лента.ру»: Школьники и студенты, которые стали символом недавних протестов, — это молодежь или все-таки еще дети?
Омельченко: Насколько я понимаю, речь идет о 16-22-летних участниках несанкционированных митингов. Социологи называют эту категорию «старшие (или взрослые) подростки». С точки зрения психологии подросток — это человек, который находится в состоянии формирования и отсутствия определенной социальной позиции или социального статуса. Только в период поздней подростковости появляется какой-то личностный стержень.
Однако у «взрослых подростков», похоже, есть свои ценности. Что они считают правильным, против чего восстают?
Ключевые каналы потребления информации — интернет, социальные сети, видеосервисы. Предыдущие поколения, которые заходили в интернет в начале 2000-х годов, предпочитали анонимизировать себя, закрывались. Эти же, наоборот, очень публичны, демонстративны. Их мироощущение предполагает открытую, искреннюю коммуникацию. Для них это важно. Поэтому рождается обостренное чувство справедливости: слышат тебя или нет, реагируют на твое появление или нет? Самоуважение, достоинство — значимые понятия для них. И это усиливается обстоятельствами повседневной жизни, которые они наблюдают. Поэтому они просто отказываются публично говорить то, чего от них ждут, «играть» в неправду, двоемыслить. И в то же время они индивидуалисты.
Фото: Виталий Безруких / «Коммерсантъ»
Раз индивидуалисты, то значит, им не свойственны субкультуры? Панки, хиппи, готы — окончательно ушли в прошлое?
Вы сами, наверное, видели в интернете (...) И про видео мальчика, и про различные обещания, опубликованные в Twitter, где гарантируется помощь в том, чтобы отсудить 10 тысяч евро в случае, если вас задержат на митинге [...] Это не что иное, как косвенный подкуп в отношении молодых людей.
Дмитрий Песков, пресс-секретарь президента России
Я все-таки постарше вас, да? Я могу сказать, что в данный момент уровень жизни разительно отличается от того, что было в девяностых. (...) Те, чья сознательная жизнь прошла при нынешнем президенте, просто не поймут, не знают, что было в девяностые. Многие говорят: почему лучше живут в Европе? Но немного не туда смотрят. (…) Бесспорный факт, что по сравнению с Северной Кореей, да, Россия — это образец демократии.
Ренат Халиуллин, ассистент кафедры информационной безопасности государственного электротехнического университета Санкт-Петербурга
Сегодня мы уже говорим не о субкультурах, а о различных молодежных группах — солидарностях. Есть молодежь, которая относит себя к «устоявшимся» субкультурам. Но у них внутри нет однородности, как было раньше. Все очень дробное, все размывается, идет постоянный поиск эксклюзивности. Например, анархисты. Внутри них есть придерживающиеся патриархата, жестких принципов отказа от сексуального разнообразия. И есть анархофеминисты, которые продвигают идею мужского и женского равенства полов. То есть солидарности формируются на основе каких-то ценностей. Это, как и прежде, помогает отделять «своих» от «чужих». Кроме гендера, для молодых значима тема «Восток — Запад». Кто-то транслирует идеи милитаризованного патриотизма, кто-то космополит. Актуальна религия — споры между атеистами и радикальными фундаменталистами. Но на переднем фланге оказался вопрос справедливости и доступа к ней. Можно сказать, что все солидарности находятся как бы между двух векторов: безоговорочная лояльность власти и конформизм или негативизм.
По итогам мартовских событий можно ли сделать вывод, что в данный момент побеждает вектор негативизма, оппозиционности?
Противостояние между векторами условно. Эти группы очень подвижны, они переформатируются в зависимости от политической обстановки. Сразу после присоединения Крыма можно было говорить об однозначном патриотическом всплеске среди молодых, многие из них были «крымнаш». Сейчас это уходит, становится уже не таким заметным. А еще мы постоянно фиксируем то, как меняется представление о текущих «врагах России».
Это уже не американцы?
Нет. В этой роли уже побывала Украина. Политический дискурс на детей, конечно, оказывает влияние. Молодежь очень зависима от семьи, от государства. Но это не значит, что власть может бесконечно пользоваться одними и теми же рычагами воздействия на молодежь, мобилизовывать ее под одни и те же знамена. Дети способны к саморазвитию. Они читают, смотрят, думают.
Я лично выступаю за то, чтобы вопросы борьбы с коррупцией были в центре внимания общественности. Единственное: я считаю неправильным, что какие-то политические силы используют это для раскрутки на политической арене, в преддверии выборов. Это инструмент «арабской весны»: мы очень хорошо знаем, к чему это привело. Это же стало поводом для государственного переворота на Украине и повергло страну в хаос.
Владимир Путин, президент России
В ряде школ уроки патриотизма начали заменяться уроками борьбы с коррупцией. (...) Детям предлагают рисовать картинки, предлагают информацию такого свойства, где страны расположены в иерархическом порядке по уровню коррупции, и Россия оказывается, естественно, далеко-далеко внизу, рядом с Узбекистаном (...).Борьба с коррупцией и навязывание в разных школах — это очень опасная тенденция.
Елена Мизулина, сенатор Совета Федерации
Есть мнение, что по-настоящему идейных подростков среди участников «антикоррупционной» прогулки было крайне мало. Для многих несанкционированная акция стала развлечением, «движухой».
«Попутчики», конечно, были. Но, опять же, что понимать под этим. Допустим, я иду мимо и вижу движущуюся толпу. И у меня всегда есть выбор — отсидеться в кафе, зайти в какой-то двор. Или влиться.
Многих поразила активность регионов. Всегда считалось, что провинциальная молодежь по степени активности уступает столичной. Что-то изменилось?
В развитии менталитета мы движемся к Европе. Там практически не видна разница между молодыми в городе и на селе. Интернет, соцсети позволяют преодолевать географические пространства и присоединяться к солидарным группам опосредованно, не напрямую. Идеи равенства, неприятия гомофобии, отказа от сексизма — глобальны и характерны не только для России. Россияне стали больше ездить. С помощью реальных и виртуальных путешествий они включаются во все эти тренды. Мы сейчас проводим исследование студентов-младшекурсников в четырех российских городах: Питере, Ульяновске, Махачкале и Казани. Интересный феномен заключается в том, что продвинутая городская молодежь по своим взглядам, мыслям, настроениям похожа друг на друга. Сельская молодежь пока остается исключенной из этих процессов. Но, думаю, что это всего лишь вопрос времени, развития технологий.
А как с ними разговаривать? Организаторам прогулки удалось найти общий язык с молодыми. Почему у других не получается?
Другие даже и не пытаются. У нас в контексте политики молодежь видится общей массой. И прямым текстом везде в официальных документах прописано, что это — ресурс. Экономический, политический, демографический. С ресурсом и обращаются обезличенно, как с объектом, который требует контроля и управления. А им бы хотелось, чтобы с ними считались, чтобы их слышали.
Вроде бы в каждой губернии есть департаменты по делам молодежи. Где-то даже молодежные парламенты созданы. То есть нельзя сказать, что с молодежью не считаются. Что не так?
В последние годы воспитательный дискурс отчетливо ориентирован на патриархатные ценности, на патриотизм проимперского милитаристского толка, на уникальность, особость российского пути, настраивание на то, что ценности «гейропы» нам чужды во всех проявлениях. То есть власть демонстрирует свою солидаризацию с лояльным крылом этих молодежных групп. А других старается не замечать.
Фото: Александр Миридонов / «Коммерсантъ»
Их много? Других.
Тут дело не в том, кого больше или меньше. Лояльных и конформистов, конечно, больше. Но мы знаем, что любые изменения и новации в обществе движутся меньшинством. Нужно понимать, что разнообразие — необходимо. Методы общего плана не срабатывают. Нужны более тонкие политики, учитывающие всю палитру мнений. А сейчас с «разностью» государство старается бороться. В конце нулевых годов, например, помню, были программы вроде бы по работе с субкультурами. Но фактически они были ориентированы на борьбу с этими группами. Чтобы детей, состоящих там, выявлять, беседовать с родителями, ставить их чуть ли не на учет в полицию. Это все походило на борьбу со стилягами в советское время.
Считалось, что некоторые субкультуры, особенно эмо и готы, — чуть ли не прямой путь к саморазрушению и суициду. Чиновники просто спасали детей.
Мне как-то уже задавали вопрос по суицидам среди эмо или готов. Я очень сомневаюсь, что раньше в молодежной среде было сильно меньше суицидов. Просто тогда люди с суицидальными наклонностями не назывались эмо. Но с этим даже не разбирались. Просто решили все выровнять и сделать общую массу. С ней удобней работать.
Инаковость искореняют и законы, принятые в отношении ЛГБТ-подростков. Такие дети существуют, но школы делают вид, что нет такой проблемы. Социологам эту тему также запрещено обсуждать с подростками, пока им не исполнится 18 лет. То есть они оказываются в изоляции и полном одиночестве. Во всем этом еще множество сюжетов. Если не будет признания права на различия, то не возникнет и инициативы, в том числе экономический. Когда человек не чувствует себя субъектом, понимающим, что обладает правами самореализации, он превращается в пассивного, диванного гражданина.
Но что делать сейчас?
Виды и формы возможных решений разнообразны. Конечно, нужно искать общий язык с молодежью. Я была потрясена высказыванием сенатора Мизулиной о том, что борьба с коррупцией — это не патриотизм и детям нельзя об этом рассказывать. Разве человек, который отказывается мириться с нарушением прав и несправедливостью, — не патриот? Как может государственный деятель, представитель власти так говорить?
Судя по такого рода заявлениям, разговаривать никто не собирается. По крайней мере с молодежью. К чему это может привести?
Брожения могут продолжаться. Но вполне вероятно, что найдутся желающие воспользоваться ситуацией, чтобы возглавить процесс. Приближается время выборов. В истории так часто происходило. Возможно, интерес молодежи переключится на какую-то иную повестку. Или начнут формироваться новые неформальные объединения. Хуже, если это недовольство уйдет в подполье. Я не понимаю, чего так испугались взрослые, зачем прессовать подростков? Ведь история-то позитивная. Замечательные юные граждане, активно хотят участвовать в политической жизни государства, мечтают сделать нашу страну лучше, чище. Что в этом плохого? Власть именно это должна в первую очередь увидеть и отреагировать. Это ведь не движение против миграции, это не экстремизм, который мог бы вызвать панику и смущение. Это хорошие дети.
