«Кажется, что люди во власти либо поглупели, либо обнаглели» Почему чиновники не слышат народ и везде видят заговор

Кемеровская трагедия в числе прочих ярко обозначила еще одну проблему — вроде бы несущественную на фоне других: неспособность власти общаться с людьми. Причем не только с оппозицией, но даже с самыми аполитичными обывателями. Возможно, проблема чисто техническая — достаточно открыть для чиновников курсы по антиконфликтному поведению. В Ленинградском Заксобрании даже предложили составить методичку для госслужащих по правильному общению с народом. Поможет ли? Почему чиновники все чаще выглядят бездушными циниками, а любую критику воспринимают как «уход в майдан и кампанию по дискредитации власти»? На эти и другие вопросы «Ленте.ру» ответила политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС Екатерина Шульман.

«Лента.ру»: Кемеровская трагедия ярко обозначила неспособность власти вести диалог с народом. Почему чиновники разговаривают с людьми так, что это выглядит издевательством?

Шульман: Есть два фактора, которые на первый взгляд противоречат друг другу, но на самом деле работают на один и тот же эффект. Первый — возросшая информационная прозрачность, второй — информационная изоляция.

В предыдущие века истории человечества общение власти с народом, с внешним миром происходило в строго ритуализированном контексте и в очень ограниченных количествах — то есть власть была закрытой. Она выходила к народу в особых ситуациях, произносила свои ритуально определенные слова, совершала ритуально определенные действия и удалялась в свои чертоги. Век телевидения, ХХ век изменил ситуацию незначительно. Это были те же самые ритуализированные контексты, но менее формализованные по стилю.

Только современная ситуация информационного общества поменяла это положение вещей радикально. Раньше официальную информацию давали первые лица властных структур либо специально обученные люди — пресс-секретари. А сегодня каждый человек из государственной системы становится спикером, у всех берут интервью и требуют комментариев. Практически все чиновники присутствуют в социальных сетях. Это значит, что число говорящих голов увеличилось, выросло и количество их высказываний. То есть это не как раньше: говорят для народа чего-то по праздникам, на съезде, во время выборной кампании. Сейчас нужно общаться каждый день.

Информационное общество появилось не вчера, могли бы уже научиться.

Не в этом дело. Одновременно с этой прозрачностью действует и второй фактор — информационный вакуум. Чиновники общаются исключительно друг с другом.

А как же их регулярные выходы в народ?

Народ ни при чем. Мы прислушиваемся к мнению тех, кого считаем важными для себя. Для чиновников релевантно мнение таких же, как они, чиновников. Несмотря на то, что госслужащие находятся под прицелом общественного внимания, в России их благополучие, продвижение по службе, назначение на должность, сохранение этой должности, защита от уголовного преследования никак не зависят от общественного мнения.

Поэтому губернатор просит прощения за пожар у президента, а не у людей?

Конечно, ведь губернатор назначен президентом, а не гражданами. Он совершенно точно знает, от кого зависит его судьба, потому он и адресуется к этому человеку. Со стороны такое поведение выглядит бессовестным, но вообще-то оно в высшей степени рационально.

В демократиях более прямая связь между социумом и властью. Хотя элиты везде склонны замыкаться в себе: они общаются с себе подобными, женятся друг на друге, видят преимущественно друг друга. Это везде так, это общий принцип формирования любой классовой структуры, если использовать терминологию марксизма. Но там, где есть ротация власти посредством выборов, ее контакт с внешней реальностью будет более наглядным.

В России имеется очень несчастливое сочетание прозрачности и неподотчетности. У нас в стране архаичная политическая система, но при этом прогрессивная информационная среда. Поэтому получается такой вот великий диссонанс.

Я правильно понимаю, что, говоря о своем общении с родителями погибших детей «мы там только время теряли, а нам работать надо», чиновники вовсе не проявляют неуважение к людям?

Именно сочетание эффектов открытости общественному вниманию и неподконтрольности общественному мнению дает ощущение этого безумного цинизма. Нам начинает казаться, что люди во власти либо как-то неимоверно поглупели, либо обнаглели до такой степени, что им все равно, какое впечатление они производят. Но чиновники вовсе не стремятся демонстрировать гражданам неуважение. Они живут своей жизнью, в ситуации острой конкуренции друг с другом, и они искренне не понимают, как выглядят со стороны.

Видимо, их многочисленные советники и пресс-секретари плохо работают.

Пиарщики — это их обслуга, это их собственные сотрудники. Они удерживаются на своем месте благодаря тому, что говорят начальству приятное. Собственно, и берут их на эту должность ровно для этого: говорить руководителю то, что он хотел бы услышать. Пиарщик, советник должны подтверждать доброе мнение начальника о самом себе, создавать у него такое ощущение: «Я не специалист в этом, но догадался, своим умом дошел, как правильно сделать, а теперь специалист мне посоветовал то же самое, что я и без него собирался сделать».

Если бы продолжались старые добрые времена, когда народ видел высокопоставленных чиновников только на партийном съезде, не возникали бы ситуации, когда им нужно немедленно выйти под тысячи камер и сказать что-то.

Дополнительный ужас в том, что чиновники не очень понимают, что такое СМИ, потому что пресса у них тоже своя. Интервью для них — это некое действо с заранее заготовленными вопросами и написанными ответами, которые они зачитывают, глядя на журналиста, ритмично кивающего им в такт головой. И когда госслужащие выясняют, что медиа пишут что-то отличное от того, что им хочется слышать, они думают, что это проплаченная кампания по дискредитации. Ведь они точно знают, что сами платят деньги за то, чтобы о них писали что-то хорошее. С их стороны логично предположить, что плохое тоже кто-то профинансировал.

Следовательно, любая претензия, любая критика будет восприниматься властью как «раскачивание лодки», «бузотерство» и «спланированная провокация»?

Если вы находитесь в обществе исключительно себе подобных и у вас нет прямого контакта с реальностью, вы рано или поздно начнете воспринимать любое проявление бытия как кем-то инспирированное.

Представьте, что вы точно знаете: у вас есть враг Х. Он реально существует и на самом деле мечтает снять вас с должности, посадить или вообще убить. Соответственно, вы думаете: если против меня предпринято какое-то действие — значит, это происки Х. Все остальные люди будут рассматриваться как инструменты или как проекция вашего врага. То есть вы будете полагать, что Х просто использовал их или заплатил им. Потому что никто, кроме ваших собратьев по правящему классу, не кажется вам обладающим субъектностью — способностью к самостоятельному действию. Это следствие той самой замкнутости власти и ее информационной изоляции.

Слепота и цинизм чиновников — это исключительно российская особенность?  

Наша ситуации не уникальна, мы как политический режим вообще очень банальны. Полно стран, которые изображают демократические институты, но не являются полноценными демократиями, — в Северной Африке, Латинской Америке, Юго-Восточной Азии, на постсоветском пространстве. У них точно такая же проблема, как и в России: отсутствие обратной реакции. В результате часто бывают ситуации, которые в народе называются «не алё».

Некоторое время назад турецкого лидера Эрдогана упрекали в мировой прессе за то, что он на каком-то публичном мероприятии перепугал шестилетнюю девочку. Он ей пообещал, что если она погибнет в борьбе за родину, ее непременно похоронят как героя. Ребенок стал плакать. В Турции все как у нас: Эрдоган живет в своем мире, где он воюет с курдами. Для него это самое главное, и ему кажется, что все озабочены той же самой проблемой, все хотят пойти и умереть за его великую внешнеполитическую повестку. До этого ему все хлопали и кивали, а с девочкой вдруг вышел облом: она не хочет почему-то умирать, плачет и боится.

Этот властный аутизм как-то лечится?

Есть два варианта. Первый — закрывать информационную среду. Северокорейская правящая элита не страдает от того, что плохо выглядит в глазах граждан, потому что она выглядит ровно так, как она хочет. Ведь глаза граждан принадлежат этой самой элите. Люди знают только то, что им позволяют знать. Ситуация в Китае приближается к этому идеалу, но не совсем — там есть интернет и есть мощная система интернет-цензуры. Но сразу скажу: такой вариант технически трудно исполним. Китай начал строить свой великий файрвол 25 лет назад, потратил и продолжает тратить на него такие ресурсы, каких мы позволить себе не можем.

Если информационное пространство закрыть и контролировать не получается — значит, власти надо стараться выглядеть лучше. Конкурентные выборы с возможностью потерять свою должность — самое лучшее лекарство от любого рода иллюзий. Это быстро и широко открывает глаза, отрезвляет, дисциплинирует и делает из вчерашних безумных чиновников, которые непонятно что несут, очень достойных публичных персон. Они будут бояться сказать глупость не потому, что президент поругает, а из опасений, что люди их больше не выберут. Никакого другого эффективного рецепта человечество пока не придумало.

Согласитесь, в нашей политической ситуации этот рецепт выглядит несколько неуместным.

Промежуточное решение, к которому сегодня прибегает наша властная машина, — замутнение информационного пространства. Власть прямо и косвенно содержит большое количество СМИ и отдельных информационных агентов, которые производят много-много фейков, отвлекающих маневров, ложных сюжетов. Задача — заполнить все вокруг белым шумом, чтобы на этом фоне была не так заметна базовая странность этих самых представителей власти.

Например, звонки пранкеров?

Например. Когда начинают обсуждать украинского пранкера, который позвонил и сказал про 300 трупов, а потом возмущаются украинским блогером, который не так скорбит, — это типичный белый шум. Возникает смутное подозрение, что все эти персонажи участвуют в одной информационной операции, цель которой — отвлечь внимание от поведения российских должностных лиц. На самом деле «замутнение» — это плохой рецепт, он никак не поможет решить проблему. Это как местное обезболивающее — помогает, но не надолго.

Отставка губернатора после трагического события — верное решение?

Ничего дурного в принесении ритуальной жертвы нет. Это помогает повысить уровень доверия к власти — люди видят, что на их недовольство, на их возмущение есть какой-то ответ. Чем быстрее реакция — тем больше воспитательный эффект для элит, с одной стороны, и уверенности граждан, что их услышали, — с другой. Поэтому отставка губернатора через неделю после кемеровской катастрофы — это лучше, чем через месяц. Но еще лучше было бы ему подать в отставку немедленно, без этих постыдных заявлений последних дней. Это оставило бы о нем более приличную память.

До сих пор немедленная смена руководителей регионов в угоду общественному мнению не практиковалась. Даже Беслан и Норд-Ост к показательным отставкам не привели. Власть боится показаться слабой?

Логика на самом деле поразительная: выходит, что власть смотрит на общество как на врага, в угоду которому ни в коем случае нельзя действовать, дабы это не восприняли как слабость. Даже не предполагается, что у политической системы и граждан могут быть общие интересы, в угоду которым можно и нужно действовать. Нет. Кругом враги, причем не только за пределами России, но и внутри нее, причем это наши же собственные граждане. Это довольно удивительная позиция. Она, конечно, внятно не формулируется именно таким образом, но отлично просматривается. Отсюда и вывод: давление граждан на власть — это что-то плохое.

Но вообще-то именно граждане, многонациональный народ Российской Федерации — источник власти, это в Конституции записано. Гражданам не надо осуществлять давление на власть, которая и так должна делать то, что они хотят.  Это и называется демократия — вспомним азы.

Отсутствие реакции на требования тоже ведь подавляет азарт требующих?  

Если люди будут понимать, что их никто не слушает, предполагается, что это сделает их более пассивными. Это действует, но до определенной поры, пока протест не носит особенно острого характера, пока не происходит какой-то чрезвычайной ситуации. Но вообще полезно помнить, что граждане, как бы они ни были недовольны, возмущены и разгневаны, — это не террористы, с которыми «переговоров не ведем». Их нельзя победить, хотя можно отвлечь, заболтать или временно напугать — переговариваться все равно придется, и лучше раньше, чем позже.

Вообще-то митинги — это одна из самых цивилизованных форм гражданского протеста. Граждане собираются без оружия, административные здания не поджигают, камней в окна не бросают, никого не бьют — ни Росгвардию, которую против них выставили, ни друг друга. Такое культурное поведение граждан надо ценить, но у нас эти митинги считаются каким-то страшным проявлением народного бунта, призраком Майдана. А напрасно, потому что мирные митинги — не единственная форма, которую может принимать протест, если на него не реагировать. Народный бунт выглядит совсем иначе.

Трагедия в Кемерово скоро забудется, как и другие, или будет иметь какие-то последствия в политическом, общественном пространстве?

Революции не случаются из-за чрезвычайного происшествия, каким бы ужасным оно ни было. Любой случай может стать триггером революционных изменений, когда общество к ним готово, а режим утратил свою устойчивость и внутреннюю цельность. Но это пока не наша ситуация.

Но и позиция «все останется как было» тоже неверна. Такое не забывается, произошедшее меняет социально-политическую реальность. Хочется напомнить, что Беслан стал прологом к важнейшей политической реформе последних 15 лет: изменению выборного законодательства, отмене выборов губернаторов, отмене одномандатников.  

Сейчас в смысле политических последствий в целом для страны я больше смотрю даже не на Кемерово (хотя такая отставка губернатора — новое для России явление, и важно посмотреть, как будет и будет ли вообще осуществляться в области смена власти и правоохранительная зачистка), а на мусорные войны в Подмосковье.

Почему?  

В Кемерове катастрофа случилась внезапно — то есть область к ней не была готова. По политической культуре этот край больше напоминает северокавказские республики, чем европейские регионы. Это то, что называется электоральный султанат — то есть регион, который административными методами дает сверхвысокую явку и сверхвысокий процент голосов за правящую партию и кандидата. Там слабая протестная база и низкий уровень организованности: политический фактор шахтеров давно ушел в прошлое, и сейчас, обратите внимание, он нигде не прозвучал. Тот протест, который был в Кемерове, — это скорее состояние аффекта, которое со временем проходит.

В Подмосковье ситуация другая. Там уровень свободы выше, уровень контроля ниже, больше прессы, больше общественного внимания, точечные волнения идут довольно давно. И есть долгоиграющий сюжет. Прошу прощения за некоторый цинизм, но с точки зрения политических изменений единичный несчастный случай — не очень благодатная история. Можно говорить, что на самом деле погибших больше, чем в официальной версии, нужно следить за тем, как продвигается расследование, будут ли наказаны виновные, но мало оснований для продолжения и развития сюжета. А тематические протесты по поводу свалок — это долгоиграющая история, которая постоянно развивается и ни завтра, ни послезавтра не закончится. Как и сами свалки.

Усиление гражданской активности может привести к очередному закручиванию гаек?

О, эта русская народная мечта о гайках, которые вечно должны завинчивать! Давайте посмотрим правде в глаза: все гайки, которые есть, уже закрутили. Ужесточение было после 2012 года, вызванное протестами 2011-2012 годов в Москве и крупных городах. С тех пор много чего изменилось и в экономической, и во внешнеполитической конъюнктуре. Политическая система наша не помолодела, и управляемость ее скорее снизилась, чем возросла. Чтобы закручивать гайки, нужны, во-первых, сами гайки, а во-вторых — те, кто их будет крутить.

Диссонанс между властью и обществом — когда они не понимают друг друга — по вашим прогнозам, будет нарастать? До какой степени?

Мне кажется, сказанного достаточно для того, чтобы делать выводы. Понятно, что медиа хотят узнать точное расписание апокалипсиса. Этого я не скажу — и не потому, что хочу ценную информацию утаить, а на самом деле точно знаю, что в четверг после полудня произойдет падение режима.

Просто если знаешь много разных политических режимов и историю их трансформаций, понимаешь, что влияет на это множество факторов. От одной ошибки никто не умирает. Но когда наступает время «Х», хватает и меньшего — любая галка становится пресловутым черным лебедем и триггером необратимых изменений.

Но есть и чудовищно неэффективные режимы, наподобие венесуэльского, где государство не выполняет никаких своих функций вообще, и при этом политический режим сохраняется. У них и оппозиция имеется, которая на последних парламентских выборах получила 80 процентов голосов, — так называемые опрокидывающие выборы, и протестные митинги регулярно проходят. Но президент Мадуро сохраняет власть, создает какие-то параллельные парламенту структуры вроде раннесоветских комбедов (комитетов бедноты), премирует полицейских туалетной бумагой и, похоже, отлично себя чувствует. Кстати, один из факторов устойчивости неэффективного венесуэльского режима — свободный выезд. Страна небольшая, граница открыта — все недовольные легко уезжают.