Бывший американский президент и экс-герой секс-скандала Билл Клинтон в соавторстве с известным автором популярных триллеров Джеймсом Паттерсоном написал детективный роман. По-русски он называется «Президент пропал» (на днях его выпустило издательство «Эксмо»). Сюжет романа строится вокруг кибератаки, которой подвергается США. Уже известно, что сеть Showtime приобрела права на экранизацию и начала съемки сериала по книге. Фильм должен выйти в следующем году. Чтобы познакомить читателя с новой стороной деятельности Билла Клинтона, «Лента.ру» перепечатала фрагмент романа.
***
На грузовом лифте спускаюсь и выхожу в переулок. Машина на месте. Еду к Капитолийскому холму и паркуюсь на углу Седьмой улицы и Норт-Кэролайн-авеню, оставив ключи работнику стоянки, – тот даже не смотрит мне в лицо.
Смешиваюсь с толпой. Люди смеются, шумно радуются весне и вечеру пятницы; в оживленном жилом квартале окна ресторанов и баров открыты настежь, из колонок вырываются звуки поп-музыки.
У стены кофейни на углу сидит мужчина в лохмотьях. Рядом лежит, пыхтя на жаре, немецкая овчарка возле пустой миски. Мужчина, как и многие бродяги, нацепил одежды больше, чем нужно, глаза скрыты поцарапанными темными очками. По одну сторону от него, прислоненная к стене, стоит табличка: я, мол, бездомный ветеран войны. По другую сторону – маленькая картонная коробка, в ней несколько купюр. Из бумбокса доносится тихая музыка.
Отделившись от толпы, подхожу к бродяге и наклоняюсь к нему. Оказывается, играет «Into the Music» Ван Моррисона. Память тут же уносит меня в прошлое: город Саванна, курс молодого бойца; танцую медляк в одном из баров на Ривер-стрит, час поздний, заведение скоро закроется, в голове туман от спиртного, тело ноет после муштры.
– Вы ветеран войны в Заливе, сэр? – спрашиваю. Сперва я подумал, что он еще Вьетнам застал, потом вспоминаю про неблагоприятные 1990-е: те годы, похоже, состарили его преждевременно.
– Еще бы, – отвечает бродяга. – Хотя никаким сэром и близко не был. Я свое жалование честно отрабатывал, дружок. Помощник командира взвода, Первая пехотная дивизия. Я был среди тех, кто прорвался за «колючку» Саддама.
Он прямо лучится гордостью. Хочется подбросить поленце в разгоревшийся огонь, угостить старика сэндвичем, послушать его, но время не ждет. Смотрю на часы.
– Первая пехотная, значит? В Ираке вы, парни, были на передовой.
– На острие копья, приятель. Мы прошлись по Республиканской гвардии, перемололи этих задротов, они и дернуться не успели.
– Неплохо для пехтуры.
– Пехтура? – удивленно настораживается бродяга. – Служил, что ли? Где? В десанте?
– Такой же солдат, как и вы, – отвечаю. – А вообще да, оттрубил пару лет в Семьдесят пятом.
Бродяга выпрямляется.
– Воздушный десант, диверсионная разведрота рейнджеров? Да ты хлебнул лиха, парень! Ходил в рейды?
– Поменьше, чем вы, – снова перевожу разговор на него. – За неделю полстраны прошли?
– А потом взяли и остановились. – Он поджимает губы. – Всегда считал это ошибкой.
– Знаете, – говорю, – я бы съел сэндвич. Как на это смотрите?
– Был бы очень благодарен. – Направляюсь к двери кофейни, и старик добавляет: – Здесь, кстати, обалденные сэндвичи с индейкой.
– С индейкой так с индейкой.
Возвращаясь, думаю, что теперь-то точно пора двигать дальше. Однако сперва выясню еще кое-что.
– Как ваше имя?
– Сержант первого класса Кристофер Найт, – рапортует бродяга.
– Вот, держите. – Отдаю ему бумажный пакетик с едой. Потом ставлю перед собакой тарелочку с водой, и та принимается жадно лакать. – Для меня честь познакомиться с вами, сержант. Где на ночь останавливаетесь?
– В двух улицах отсюда есть ночлежка. А сюда по утрам прихожу. Здесь люди добрее.
– Мне пора идти, а пока вот, Крис, держите.
Отдаю ему сдачу с покупки еды.
– Благослови тебя Господь. – Он пожимает мне руку, крепко, как настоящий воин.
У меня в горле встает ком. Я посещал клиники и госпитали, изо всех сил старался реформировать Департамент по делам ветеранов, но такого мне не показывают: бездомный участник боевых действий не может найти работу.
На ходу достаю из кармана сотовый и записываю имя бродяги и название кофейни. Надо помочь ему, пока не поздно.
Правда, таких как он десятки тысяч. Накатывает знакомое чувство: мои возможности помогать людям огромны и одновременно ограничены. Такой вот парадокс, приходится мириться. Каждый день ищешь возможности, раздвигаешь границы, пытаешься помочь если не всем, то многим.
Через два квартала я уже иду среди длинных закатных теней. Вижу впереди зевак: люди собрались и на что-то смотрят. Проталкиваюсь через живую стену.
Двое полицейских прижимают к земле паренька-афроамериканца в белой футболке и джинсах. Он вырывается, в то время как один из копов надевает на него наручники. У полицейских оружие и тазеры; их пока в ход не пустили. Два-три человека в толпе снимают происходящее на телефоны.
– Лежать! Лежать! – орут полицейские.
Задержанный заваливается вправо, и полицейские – вместе с ним, прямо на перегороженную патрульной машиной дорогу.
Инстинктивно делаю шаг вперед и тут же одергиваю себя. Нет, остается лишь глазеть или уйти.
Я даже не знаю, в чем дело. Паренек мог совершить тяжкое преступление или просто украсть бумажник. А может, разозлил людей в форме. Надеюсь, полицейские вели себя достойно и не нарушали устав. Почти все они стараются поступать верно, но есть и плохие копы – как есть плохие работники во всякой профессии. А еще бывают полицейские, которые считают себя порядочными, однако темнокожего парня в футболке и джинсах считают, пусть и подсознательно, опаснее белого человека в той же одежде.
Оглядываю зевак: здесь собрались люди всех рас и цветов кожи. Десять человек взглянут на происходящее, и у каждого останется свое впечатление. Одни увидят доблестных стражей порядка, делающих свою работу, другие – что притесняют темнокожего. Но кто бы что ни думал, есть вопрос, которым задаются все: не получит ли этот безоружный человек пулю?
Наконец полицейские прижали паренька к земле, надели на него наручники и рывком подняли на ноги. В это время подъезжает вторая патрульная машина.
Я перехожу дорогу и двигаюсь дальше. Такие проблемы запросто не решить, приходится следовать собственном совету: сознавать пределы возможного и по мере сил менять все к лучшему. Правительственные распоряжения, законопроекты, речи и слова с трибуны – вот что поможет задать верный тон, указать нам всем направление.
Битва «свои против чужих» стара как мир. В любую эпоху находились люди, семьи, кланы и нации, боровшиеся с отчуждением иных. Расизм для Америки – старейшее проклятие, но притесняют и тех, кто исповедует иную религию, иммигрировал из иной страны, держится иной сексуальной ориентации. Порой, указывая на «иных», в нас просто будят зверя. Слишком уж часто тех, кто за отчуждение, больше тех, кто искренне за то, что все мы едины. Ничего не поделаешь, так устроен наш мозг, и не изменится он, наверное, никогда. Но надо стараться. Вот миссия, возложенная на нас Отцами-основателями – двигаться к «более совершенному союзу».
Под завывание ветра сворачиваю за угол. Над головой неспокойное пепельно-серое небо. Впереди меня ждет самая трудная часть далеко не простого вечера.
Кадр: фильм «Столкновение с бездной»
***
Глубоко вдохнув, захожу в бар.
В углах голых кирпичных стен висят телевизоры, громкая музыка тонет в оживленной болтовне заглянувших в счастливый час посетителей. Много просто одетой молодежи, но есть и люди постарше, зашедшие после работы, – в приспущенных галстуках или блузках с брючным костюмом. Летняя веранда забита под завязку. Полы липкие, пахнет кислым пивом. Мысленно я снова возвращаясь в военный лагерь, во времена начальной подготовки, когда мы по выходным отрывались на Ривер-стрит.
Киваю двум агентам Секретной службы в штатском – они глядят в оба. Им заранее описали, как я буду одет, и велели не подавать виду. Следуя инструкциям, парни чуть заметно кивают.
В дальнем углу за столиком сидит Лилли в окружении друзей и тех, кто просто затесался в компанию дочери президента. Моя девочка потягивает цветастый фруктовый коктейль. Подруга шепчет ей на ухо, стараясь перекричать громкую музыку, – видимо, нечто смешное, потому что Лилли прикрывает рот ладонью. Впрочем, несколько натянуто, просто не хочет показаться невежливой.
Ее взгляд скользит по лицам в зале. Меня она чуть не проглядела. Щурится, приоткрыв рот; потом улыбается. Не сразу признала, значит, маскировка работает.
Иду, не останавливаясь, дальше, мимо туалетов в кладовую. Дверь не заперта – так и задумано. Внутри пахнет как в общаге. Кругом стеллажи, заставленные разнообразным спиртным, у стен ряды кегов, на бетонном полу – вскрытые коробки с салфетками и стаканами.
В груди разливается тепло, когда входит она – младенец с круглым личиком и огромными глазищами, тянущая ручонки к моему лицу; маленькая девочка, что встает на цыпочки поцеловать меня, а сама перемазана в арахисовом масле и фруктовом джеме; подросток, яростно рубящий воздух ладонью в финале студенческой лиги дебатов, доказывающий преимущества альтернативных видов энергии.
Наконец Лилли отстраняется и смотрит мне в глаза уже без улыбки.
– Так это все правда.
– Правда.
– Она приходила в Белый дом?
– Да, приходила. Большего сказать не могу.
– И куда ты сейчас? Что собираешься делать? Почему без охраны? Одет как-то странно…
– Ну, ну… – Кладу ей руки на плечи. – Все хорошо, Лил. У меня встреча.
– С Ниной и ее партнером?
Вряд ли девушка в лонгсливе с надписью «Принстон» назвала моей дочери свое настоящее имя. Впрочем, чем меньше Лилли знает, тем лучше.
– Да.
– Мы с ней поговорили, и больше я ее не видела, – признается Лилли. – Ни разу. Она вышла из программы, совсем.
– Вряд ли она вообще участвовала в сорбоннской программе, – говорю я. – Полагаю, она в Париж только ради тебя моталась. Чтобы сообщение передать.
– Почему именно мне?
На этот вопрос я не отвечу. Не стану раскрывать деталей больше, чем нужно. Однако Лилли – вся в мать, столь же умна и соображает быстро.
– Она знала, что я передам сообщение сразу тебе. Без посредников. Лично.
Да, именно так.
– Ну, и что она имела в виду? – допытывается Лилли. – Что значит «Темные века»?
– Лил… – Я молча притягиваю дочь к себе.
– Ты не скажешь. Нельзя. – Лилли прощает меня. – Это, наверное, важно. Настолько, что ты велел возвращаться домой, а теперь сам… делаешь то, что задумал. – Она оглядывается. – Где Алекс? Где защита? Два брата-акробата, которых ты ко мне приставил, не в счет.
Окончив колледж, Лилли воспользовалась законным правом и отказалась от охраны. Но едва получив от нее весточку в прошлый понедельник, я сразу направил к ней агентов Секретной службы. Домой она вернулась только через несколько дней – сдав последний экзамен, однако меня заверили, что в Париже ей ничего не грозило.
– Охрана неподалеку, – отвечаю. Лилли незачем знать, что я разгуливаю по городу беззащитным, ей и без того волнений хватает. Года не прошло, как она потеряла мать, толком не успела оправиться. Не хватало еще страха потерять и второго родителя. Лилли уже не ребенок, взросла не по годам, но, господи боже, ей всего двадцать три, совсем не готова к тому, что может обрушить на нее жизнь.
Сердце сжимается от боли при мысли о том, что все это может означать для Лилли, однако выбора нет. Я принес клятву защищать страну, и больше ее исполнить некому.
– Послушай, – беру дочку за руку. – Ближайшие несколько дней тебе надо пересидеть в Белом доме. Твоя комната ждет, все готово. Если нужны будут вещи из квартиры, агенты принесут.
– Я… я не понимаю. – Она заглядывает мне в глаза, ее губы дрожат. – Папочка, тебе что-то угрожает?
Я еле сдерживаю чувства. Лилли еще в переходном возрасте перестала называть меня папочкой. Правда, раз или два это слово слетало с ее губ, когда умирала Рейчел. Лилли бережет его на черный день, когда особенно напугана и уязвима. Я выдержал издевательства сержантов-садистов, злобных иракских дознавателей, козни законодателей-интриганов и хитроумные вопросы вашингтонских журналистов, но лишь родная дочь способна потянуть за скрытые ниточки моей души.
Кадр: фильм «Американский президент»
Я прислоняюсь головой к ее голове.
– Мне-то? Да ну, брось. Обычные предосторожности. Стандартные меры.
Лилли крепко обнимает меня за шею, и я прижимаю ее к себе. Слышу ее всхлипы, чувствую дрожь.
– Я очень тобой горжусь, Лилли, – шепчу ей, а в горле стоит ком. – Я говорил тебе?
– Ты постоянно мне это говоришь, – шепчет в ответ Лилли.
Глажу по голове свою умную, сильную и независимую дочь. Она теперь женщина, которой от матери достались красота, ум и воля, но для меня она навсегда останется ребенком, который улыбался во весь рот при виде меня и спокойно засыпал даже после кошмаров, если за руку держал папочка.
– А теперь уходи с агентами, – шепотом велю я. – Хорошо?
Лилли отстраняется и, утерев слезы, вздыхает.
А потом вдруг снова кидается на меня.
Я, зажмурившись, прижимаю к себе ее дрожащее тело. Взрослая дочь внезапно становится на пятнадцать лет младше – маленькой школьницей. Ей нужен отец, за которым – как за каменной стеной, который не подведет.
Хотелось бы не отпускать ее, утереть слезы и избавить от всех страхов. Однако я уже давно сказал себе: нельзя всюду ходить за дочкой и следить, чтобы мир ее не обидел.
Кладу ладони на щеки дочери, а она смотрит на меня с надеждой опухшими заплаканными глазами.
– Я люблю тебя больше всего на свете, – говорю я Лилли. – Обещаю, что вернусь.
Перевод: Нияз Абдуллин, Михаил Молчанов
Уточнение:
По просьбе правообладателя, редакция заменила первоначально опубликованный фрагмент на другой.