Утром 5 октября замдиректора Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН) Валерий Максименко сообщил, что отбывающий 20-летний срок в ямальской колонии украинский режиссер Олег Сенцов прекратил 145-дневную голодовку. Свою протестную акцию заключенный начал 14 мая: он требовал освободить из российских колоний всех украинских политзаключенных. Голодовка Сенцова стала, пожалуй, самой известной за последние годы. Между тем отказ от пищи в знак протеста российские заключенные практикуют нередко. О том, как проходят голодовки за решеткой, на какие уловки идут тюремщики, чтобы соблазнить зэков едой, и чем оборачиваются для сидельцев их протестные акции, «Ленте.ру» рассказал Петр Курьянов — бывший заключенный, ныне эксперт фонда «В защиту прав заключенных».
Наш собеседник держал сухую голодовку две недели. В 1999 году его осудили на два года лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима. Петр попал в лечебно-исправительное учреждение №3 в городе Балашове Саратовской области. По его словам, дело слепили на скорую руку, подбросив наркотики, поэтому в колонию он приехал крайне возмущенный незаконным приговором.
«Распяли на полу и час избивали ногами»
Условия содержания в колонии были отвратительные: избиения без повода, оскорбления даже за неправильно заправленную постель, запрет держать при себе нормальные полотенца с посудой и прочий беспредел. Я постоянно спорил с администрацией, писал жалобы на беспричинные избиения, за что после каждой комиссии меня помещали в ШИЗО (штрафной изолятор) на 15 суток.
Одиночек на всех не хватало — и с моим появлением в общей камере остальные заключенные тоже прекращали быть послушными рабами и требовали уважать их законные права. Однажды администрации это надоело, и меня выволокли на профилактическую беседу в подсобку, где шестеро сотрудников распяли меня на полу и час избивали ногами по всему телу. Остановились только перед приходом проверки, пообещав, что истязания продолжатся всю ночь, а позже подойдут зэки-геи, которые будут меня насиловать.
Уже в одиночке я вспомнил про одноразовое лезвие от бритвенного станка и вскрыл себе вены, чтобы сбежать в медсанчасть. Счет шел на секунды — успеют откачать или нет. Панику подняла проверка, но беспокоила их исключительно бумажная волокита в случае моей смерти. Врачи поставили мне скобы, а чтобы не сорвал их, сказали, что буду висеть на вязках (приспособления для фиксации, нередко используются в психбольницах — прим. «Ленты.ру»), пока руки не заживут.
Это была просто отсрочка перед неизбежным, поэтому, пока не привязали, я втихую стянул лист с ручкой и, как положено в таких случаях, написал заявление о голодовке. Там я указал, что отказ от еды продлится до тех пор, пока ко мне лично не приедет прокурор Саратовской области. Вообще, для администрации колонии голодающие заключенные — проблема. По правилам внутреннего распорядка заявление о голодовке сотрудники колонии обязаны отправить в прокуратуру.
Петр Курьянов
Я решил устроить сухую голодовку, отказавшись от еды и от питья. Даже просил посадить в изолятор, где нет крана. Ясное дело, мне отказали, но сначала хотели определить в общую камеру. По закону голодающий должен сидеть в одиночке, но если рядом находятся другие заключенные, можно составить документ, будто сокамерники делятся с ним обедом, а он морочит всем голову, как разобиженная царевна. Передумали только потому, что знали: есть арестантское правило, по которому зэки не имеют права есть, пока с ними голодающий, чтобы их руками не ломали чужую волю. Иначе пришлось бы вместо одного нарушителя возиться с целой «истощенной» камерой.
«Вот начнешь есть — и заживешь нормально»
Отказываться от голодовки я не собирался — и на третий день отказа от пищи меня посадили в камеру по соседству с кухней, где для содержащихся в ШИЗО грели еду из общей столовой. Каждый вечер там стали внепланово жарить рыбу, чтобы я сорвался и отказался от голодовки. Поскольку обоняние обострилось, запахи пищи буквально сводили с ума, заставляя давиться слюной.
Ко мне каждый день подсылали шнырей — подхалимов администрации, которые постоянно садились мне на уши и говорили: «Да будет тебе, прекращай эту ерунду». Иногда невзначай пытались подсунуть кусок рыбы, курицы или сладкий чай, будто за спиной начальства. Было видно, что мясо это не просто вытащили из общего котла, а готовили отдельно, делая специально пожирнее и позажаристее. На первый взгляд кажется, будто тебе желают добра, но по факту это просто оперативная разработка, которая призвана уличить осужденного в нечестной голодовке.
Фото: Кристина Кормилицына / «Коммерсантъ»
Я держался как мог, понимая, что как только сорвусь, ад с избиениями начнется по новой. Тогда администрация решила пойти другим путем и заменила пряник на кнут. В ШИЗО всем заключенным на ночь выдают матрасы, которые пристегивают к стене на замок. Спать приходится либо на них, либо на бетонном полу. Мне постоянно приносили тюфяки, полные вшей, с довольным видом объясняя, что другие закончились. Истощенный без еды и сна организм начинал сдавать, и приходилось брать. На таком матрасе спать было абсолютно невозможно, но на просьбу хотя бы вынести его, мне ответили, что камеры до утра открывать не положено. Пришлось кантоваться на полу, после чего я все равно находил в одежде вшей.
Дальше стало хуже. Как-то раз, пока я был на прогулке, под предлогом санобработки в мою камеру на пять сантиметров от пола налили хлорированной воды, а рядом кинули тряпку размером с носовой платок. Дышать там было невозможно: нос разъедало, глаза слезились. Чтобы совсем меня извести, на полную громкость врубили громкоговоритель рядом с моей одиночкой и целый день крутили правила тюремного распорядка. Измотанный физически, я должен был прибегнуть к еде как к единственному доступному источнику восстановления сил. Тюремщики говорили, не стесняясь: «Вот начнешь есть и заживешь нормально». Но это, наоборот, только подстегнуло меня держаться, ведь отказаться от еды пришлось, чтобы жить.
«Раз живой — не мозоль глаза»
Тяжелее всего продержаться на голодовке первые трое суток: мысли о еде не дают покоя и приходится ходить из угла в угол, чтобы чем-то себя занять. Потом начинаешь втягиваться, но это ощущение обманчиво. Организм просто не выдерживает стресса, а мозг резко включает ощущение эйфории. Желудок тоже сжимается, поэтому постепенно ты перестаешь испытывать постоянный голод и все время представлять вкус пищи. Казалось бы, с такими показателями из медсанчасти выпускать вообще не должны, но на деле я едва уговорил охрану отвести меня к врачу, когда разболелся зуб, — для этого пришлось полночи кричать и просить о помощи. В камеру при медблоке меня переводить и не думали, ведь это означало бы, что относиться ко мне надо как к больному.
Осмотры начались только к концу первой недели, когда от постоянного недоедания в моей крови упало количество сахара, из-за чего началось головокружение с мигренью. Да и то меня просто тащили по коридору, а потом заявляли, будто врача нет на месте. Ожидать я должен был каждый раз не меньше часа, стоя на растяжке лицом к стене, чтобы после пары общих вопросов в свой адрес услышать: «Раз живой — не мозоль глаза».
Фото: Сергей Михеев / «Коммерсантъ»
Мой вес начал падать, из-за слабости я едва мог говорить и вставать с койки, чтобы помочиться или выйти подышать свежим воздухом, поэтому просил врачей приходить ко мне в камеру. Ответом всегда были угрозы связать меня и кормить насильно. Выволочки за шкирку в медсанчасть продолжились, только теперь с оскорблениями за то, что через каждые два шага я сползал по стенке на пол. При этом никто из врачей не собирался ни взвешивать меня, ни брать анализы.
Я был уверен, что голодовку держал неделю, но со слов медсестры — не ел около двух, просто перестал считать дни. Умирать я, конечно, не планировал, но постепенно появились странные мысли: а что вообще поддерживает во мне жизнь, если не еда и вода? Увижу ли я, очнувшись, людей в белых халатах?
Не считая сотрудников, больше всего моя позиция не устраивала блатных заключенных, с некоторыми из них я и знаком-то не был. Пообщавшись с ними лично, я понял, что против меня всех настраивала администрация. Когда они узнали истинное положение дел, то поддержали меня, уважая за выдержку. Это, а также мое состояние сыграли решающую роль.
Тогда у меня уже не было иллюзий, что господин со звездами на погонах приедет отстаивать мои права, поэтому я изменил условия голодной забастовки и потребовал обеспечить всем заключенным нормальные условия для жизни. Мне пошли навстречу, после чего я постепенно возобновил питание небольшими порциями. Больше никого и пальцем не трогали, а за состоянием арестантов старались следить внимательнее, чтобы история не повторилась.
«От страха я был на грани»
В 2001 году я освободился из колонии строгого режима, а через два года мне дали новый срок в колонии-поселении. По идее, условия содержания там должны быть и вполовину не такими суровыми, как на строгом режиме, но все оказалось еще хуже. На приемке заставляли бежать прямо с вещами в руках и колотили дубинками, а после этого нагло и с превосходством вязали на руку красную ленту (знак активиста, добровольного помощника тюремщиков — прим. «Ленты.ру»). В администрации сидели настоящие параноики, уверенные, будто все, кто отказывается добровольно унижаться, нарабатывают себе криминальный авторитет.
Бежать я не стал, и все пошло по накатанной. Меня загнали в общий туалет, избили вшестером, а потом, нагнув над унитазом, сказали, что если я сию секунду не начну его мыть, мокнут в мочу головой. Пришлось уступить. Следующим шагом должно было стать заявление о согласии сотрудничать с администрацией. Благо опыт борьбы с подобными издевательствами у меня уже был, на выданном листке я написал заявление на имя прокурора Саратовской области об отказе от приема пищи в связи с незаконными действиями тюремщиков.
От страха я был на грани потери сознания, но все равно, избитый, вручил им документ. Колотить меня не стали, зато раздели до трусов и закрыли в одиночке. Я ожидал, что они вот-вот придут и так меня изобьют в четырех бетонных стенах, что мать родная не узнает. Напоследок я решил заявить о себе и начал кричать тем, кто сидел в соседних камерах, о произошедшем. Теперь у меня были свидетели — и охрана тоже это услышала. Через час вызвали узнать, не изменил ли я своего решения. Пока тюремщики разминались и похлопывали себя по рукам дубинками, пришлось, стоя перед ними в трусах, опять громко заявить о голодовке. Как ни странно, после этого меня отвели сразу к начальнику колонии.
Вместе с новым осужденным конвой привозит и его личное дело. С моими данными уже ознакомились и поняли, что я не лыком шит, а заявление о голодовке сделано не для красного словца. Такие заключенные у них называются «жалобщиками», и к ним применяется более мягкий подход. Начальник пообещал сделать всем строгий выговор, но я настаивал на привлечении к уголовной ответственности и опять пригрозил, что не буду есть, пока не приедет окружной прокурор. Начался торг. Зная, как работает эта схема, я постарался выжать максимум, добавив, что склоню на свою сторону других заключенных, и мы будем голодать всей колонией.
В итоге мне было дозволено лично присутствовать на каждом этапе и следить, чтобы никого даже пальцем не тронули. Я, в свою очередь, тоже не позволял себе нарушать правил: не устраивал драк, не играл по ночам в карты и не курил в неположенном месте. А уже через пару месяцев от меня избавились, освободив условно-досрочно. Тюремную систему удалось пошатнуть решительными действиями и силой воли, но больше всего мотивирует желание поменять все к лучшему не только для себя, но и для других.