«Она спросила меня: как можно заниматься любовью не уставая?» Этот писатель знает все о страстных чернокожих, дискриминации и любви

Москву посетил Дани Лаферьер — канадский писатель гаитянского происхождения, член Французской академии (один из 40 «бессмертных», как называют членов Академии со времен основавшего ее кардинала Ришелье), лауреат множества премий. На русский язык переведена его книга «Почти забытое искусство праздности». Праздность, по Лаферьеру, не имеет ничего общего с ленью. Это неторопливое размышление, попытка постичь механизмы времени и памяти, сосредоточиться на почти прустовских деталях, фантазиях и ассоциациях. Потому что время для писателя важнее территории. Именно его имеет смысл осваивать. С Дани Лаферьером встречалась обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова.

«Как заниматься любовью с негром не уставая»

Дани Лаферьер: Моя самая первая книга вышла в 1985 году и называлась «Как заниматься любовью с негром не уставая». Переводчик на английский убрал «не уставая» из названия, потому что не мог себе представить, что негр может устать. Когда по этой книге в Америке вышел фильм, то из названия убрали слово «негр», потому что это расизм, убрали «не уставая», потому что для протестантского менталитета это было бы слишком, — в итоге фильм вышел под названием «Как заниматься любовью».

Однажды читательница спросила меня: как можно заниматься любовью не уставая? Я ответил: просто дайте мужчине возможность делать то, что он делает.

Еще у меня есть книга «Очарование бесконечных дней». Еще я написал «Дневник писателя в пижаме». Еще «Хронику мягкого ухода». А потом мне все надоело, и я написал «Дневник японского писателя». Возможно, моя литература происходит из рабского прошлого моей страны, когда негры были рабочей силой. И я всю эту энергию превратил в сексуальную.

О любви, смерти и политике

Дани Лаферьер: Когда я был ребенком, мы были рады любой книге, читали все, что под руку попадется. Сейчас, когда мне хочется доставить себе удовольствие, я перечитываю графиню де Сегюр, которую можно читать в любом возрасте. В какой-то момент мой издатель сказал мне: а давайте напишем что-нибудь для детей. Я ответил, что готов написать три книги для детей: о любви, смерти и политике.

Любовь интересна вообще всем.

Смерть дети понимают, как мало кто, потому что не успели они родиться, как их прабабушки, прадедушки, а иногда и бабушки с дедушками умирают. А это люди, с которыми у них были самые близкие отношения. При этом все бабушки и дедушки — философы, потому что для того, чтобы заниматься философией, нужно иметь время. А у кого есть время в нашем мире? Только у детей, бабушек и дедушек.

И отношение у детей и стариков к смерти чрезвычайно здоровое. Когда я был ребенком, я говорил бабушке: «Тебе уже столько лет, тебе не пора умереть?» Она отвечала: «Посмотрим». Поэтому говорить с детьми о смерти важно — им это интересно.

А еще я написал книгу о политике, потому что все дети в душе ультраправые. Они терпеть не могут то, что недостаточно радикально. Когда я об этом рассказал издателю, она очень испугалась, но книга имела невероятный успех у детей. Детям важны детали, подробности. Герой всех трех книг никогда не открывал глаза. И единственные, кто это заметил, были дети. Моя дочь в детстве ровно триста раз прочитала «Золушку». Что мы можем противопоставить этим монстрам?

40 бессмертных и несогласных

Дани Лаферьер: Французская академия возникла в 1635 году благодаря кардиналу Ришелье и под покровительством короля. Ее создал один из самых любопытных народов мира, но при этом ни один француз толком не понимает, чем она занимается. Академия, как подводная лодка: опускается на дно, потом лет через 50 поднимается на поверхность, о ней говорят, потом забывают, и она опускается вновь. Членство в ней — пожизненное. То есть эта институция всячески противоречит французскому образу жизни и мысли. Во Франции было столько революций, французы так любят бастовать, так много рабочих контрактов заключается на определенный срок. А тут — пожизненное членство. Вообще не по-республикански.

В Академию входят 40 «бессмертных». Одной швейцарской журналистке мне пришлось объяснить, что это не те же люди, которых выбрали в 1635 году.

Когда вы входите в Академию, вас провожают в специальный зал, в котором за все время истории было только 19 гостей. Среди них: Петр Великий, Елизавета Первая — такого ранга люди.

И вот вы входите в зал, и все присутствующие поднимаются, и пожизненный секретарь Академии говорит вам, что в вашем присутствии собравшиеся встанут только дважды: в первый раз и в последний, когда вас вынесут отсюда в гробу. Вы садитесь за стол, и вам дают слово: одно из слов французского языка в качестве подарка. Но перед тем, как попасть в эту комнату, вы идете по длинному коридору и видите там портреты всех академиков, которые были здесь до вас: Расина, Корнеля, Буало, Лафонтена, Вольтера, Гюго, Шатобриана. Это вас сразу как-то успокаивает. Вы так гордились этой новостью: вот меня избрали академиком, одним из «бессмертных». А теперь вы понимаете, что есть разные степени бессмертия.

Кто вообще были все эти люди XVII века, которые вошли в первый состав Академии? Это были молодые интеллектуалы, обсуждавшие политику и литературу. Когда король узнал, что есть какие-то люди, которые собираются и о чем-то разговаривают, он решил взять это под свою опеку. Но очень на французский манер. Академики — так же, как герцоги и графы, имеют право стоять перед королем со шпагой. Эта шпага символизирует французский язык. Есть история про то, как Людовик XIV пришел в Академию. Академики попросили прислать еще 40 тронных кресел, потому что никто не может сидеть выше академика, даже если этот кто-то — сам король.

Девиз Академии, впервые сформулированный Ришелье: не ранг, не сословие, а только талант имеет значение. Лафонтен был одним из непримиримых врагов Людовика XIV. Когда Лафонтена избрали в Академию, Людовика спросили, в курсе ли он результатов выборов. Тот ответил, что это решение академиков и он ничего сделать не может. Надо понимать, что это сказал «король-солнце», авторитарный монарх. Тем не менее он позволил функционировать этому оппозиционному кружку и никак не вмешивался в его работу.

То есть самое важное, что сделала Франция в XVII веке — это собрала в одном месте оппозиционно настроенных интеллектуалов и дала им делать словарь французского языка. Даже Великая Французская революция не смогла разрушить Академию. При этом это не денежная история: за каждое заседание члену Академии платят то ли 114, то ли 140 евро, я даже точно не помню. При этом на него еще нужно прийти. Так что за год я этим зарабатываю порядка 3 500 евро. Но не стоит печалиться за судьбу академиков, они все живут в 6 или 16 округе Парижа, а я вот рядом с Восточным вокзалом.

О законе Архимеда и сексе

Дани Лаферьер: Когда писатель работает, у него за спиной вся библиотека, все книги, которые он прочитал. И все эти авторы даже чем-то ему мешают. Он так восхищается их текстами, что уже просто не смеет писать. Поэтому писателю важно иногда читать и плохие книги. Ну уже хотя бы для того, чтобы сказать: а я-то могу лучше.

Между шедеврами и откровенно плохими книгами есть и другие книги. Они чем-то похожи на рыб-пилотов. Они проходят сквозь десятилетия, их часто забывают, а потом случайно находят в книжном магазине и думают: что же мы их раньше-то не читали. Они не так роскошны как общепринятые шедевры, но они служат другому. Они вызывают нежность, утешение, симпатию. Иногда я ложусь в ванну, беру такую книгу и читаю ее. И она меня утешает.

Часто людей спрашивают, какие десять книг их больше всего впечатлили. Но редко задают вопрос, какие десять книг-нешедевров вас впечатлили. А такие тоже есть, и они хранятся у меня на этажерке. Они тоже важны.

Мы до сих пор плохо понимаем, почему это произведение нас привлекает, а это нет. Самый увлекательный рассказ, какой я прочел в юности, был закон Архимеда: на тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая или подъемная сила, равная весу объема жидкости или газа, вытесненного частью тела, погруженной в жидкость. Когда я впервые узнал об этом законе, мне было 14, я очень интересовался сексуальной жизнью, и решил, что речь идет о паре, которая занимается любовью. Потому что именно это я видел в окне накануне: мужчину и женщину, которые занимаются любовью. И для меня закон Архимеда — об этом.

О «Мастере и Маргарите»

Дани Лаферьер: Эта книга попала ко мне случайно. Я тогда работал на заводе в Канаде. Я не хотел ее покупать, да и заголовок мне не понравился: то ли садомазо, то ли еще что. Но с первой страницы я был очарован. На меня произвели очень большое впечатление пространство и свет романа. И фраза про Аннушку и пролитое масло совершенно потрясающая.

Я вообще люблю детали. Например, что меня потрясло в книге Шодерло де Лакло «Опасные связи» — так это то, с какой быстротой во французской провинции в XVIII века герои обменивались письмами! Почти как электронная почта! Два письма в день они могли получить. Если бы почта всегда работала с такой скоростью, то и интернет не надо было бы изобретать.

«А вас не смущает, что я единственный чернокожий?»

«Лента.ру»: Послушав вас, я подумала, что ваша следующая книга должна называться «Тонкое искусство непрямого ответа на прямые вопросы».

Дани Лаферьер: Прямые ответы на прямые вопросы обычно даются в полицейском участке. Я так устал отвечать прямо на вопросы агентов миграционной службы, что во всех других случаях позволяю себе не отвечать прямо. С моей точки зрения, литература этим и занимается (смеется).

Если продолжить разговор о Французской академии, то сейчас в ней есть четыре вакантных места, которые освободились два-три года назад и до сих пор не заняты. Почему?

Люди умирают, места освобождаются, несколько человек могут умереть почти одновременно. Но мы в Академии не выбираем несколько человек сразу. Чтобы стать членом Академии, нужно пройти через выборную процедуру. На трех последних выборах ни один из кандидатов не получил большинства голосов. А еще если человека все же выбирают, ему требуется год на прохождение всех необходимых процедур. А так как каждое кресло должно заниматься отдельно, поэтому до сих пор есть вакантные места.

Вообще, когда мы говорим об Академии, нужно забыть о таком понятии как скорость. Неслучайно ее членов называют «бессмертными».

Сейчас в России все больше актуальности набирает феминистская повестка. В связи с этим не могу не обратить внимание, что из 40 возможных членов Академии женщин только четверо.

А вы не обратили внимание, что там всего один чернокожий? Это я. У каждого свои проблемы. Потому что если я приеду в Гаити, то первый вопрос, который мне зададут в связи с моим членством в Академии: а почему ты там один чернокожий?

У всех членов Французской академии, кроме меня, есть французское гражданство, я единственный, у кого нет. А во Франции — это очень четко. Если у вас есть гражданство — вы француз. И ваше происхождение уже никого не интересует. Все французы равны. Это важный республиканский принцип.

В таком случае, как такая старая и архаичная структура, как Академия, откликается на какие-то современные веяния?

Почему вы решили, что она архаичная?

Потому что она была организована в XVII веке, и вы сами сказали, что скорость — это не про Академию, в ней все очень долго. А разве скорость — не признак современного мира?

Для меня понятия скорости и архаичности не связаны. Моя книга «Почти забытое искусство праздности» как раз о медленном образе жизни. Это же не значит, что я архаичный автор. Разве все должно происходить быстро?

Мне кажется, что ваша книга подчеркивает слом эпох, свидетелями которому мы все стали. Мир до всеобщего пользования интернетом и мобильной связью и после — это два разных мира, вы не находите?

Чтобы развиваться и двигаться к современности, необходимо замедлиться. Если двигаться слишком быстро, в какой-то момент можно забыть, куда и зачем вы бежите. Кроме того, в мире много разных скоростей и можно выбрать для себя ту, которая вам наиболее близка. Да, есть ритм больших столиц, но мир не ограничивается ими. В Гаити, например, вообще другой ритм жизни и другое восприятие скорости.

Так, моя бабушка последние годы своей жизни занималась тем, что сидела на террасе и угощала кофе людей, которые проходили мимо. При этом в Монреале есть кафе, которое носит ее имя. Таким образом моя бабушка, которая никогда никуда не уезжала из Гаити и вела очень спокойный образ жизни, сама того не желая оказалась на пике современности.

Можно двигаться очень быстро, чтобы успеть занять какое-то место. А можно двигаться очень медленно и занять продолжительное время. Как в басне Лафонтена о зайце и черепахе.

Среди прочего и язык сейчас очень быстро меняется. Сегодня мы смеемся над шутками, которые становятся мемами, а через полгода уже все забыли, что это было. Держа это в голове, как осуществлять регулирование норм языка, которым вообще-то занимается Французская академия?

Во Франции помимо этого гигантского словаря Академии каждый год издаются словари, в которых регистрируются все эти неологизмы. У этих словарей не бесконечное количество страниц, поэтому, если составители добавляют неологизмы, то какие-то слова они вынуждены удалять. У Академии на работу над словарем уходит порядка 35-40 лет, поэтому мы, конечно, не записываем модные слова этого года. Но когда мы подходим к концу срока, мы уже можем зафиксировать слова, которые остались в языке.

Языку нужно примерно 30 лет, чтобы зафиксировать слово в постоянном употреблении. И когда слово действительно вошло в широкое употребление, мы его фиксируем в словаре. Словарь, над которым мы работаем, это словарь общеупотребительного французского языка. Люди часто думают, что академики играют роль языковой полиции. Ничего подобного! Словарь, который мы пишем, это зеркало французского языка. И с 1635 года мы переписываем один и тот же словарь. И пишут его самые тонкие умы страны, какими были Корнель или Расин, или Лафонтен. И эти 40 человек знают, как работает этот язык изнутри, они понимают его музыку, его ритм, его грамматику.

Мы не спешим. Потому что язык живет по другим законам. Если кому-то очень хочется внести в словарь какое-то модное слово — мы можем это сделать. Но сам язык его отринет. Через 20 лет о нем забудут. Один из критериев актуальности слова — употребляют ли его писатели.

Можно двигаться быстро. Жизнь как череда клипов. Но есть и полный метр. У него другая скорость. Важно помнить, что язык — это общее достояние. Часто кажется, что все сидят в интернете, придумывают эти мемы — но это не так. Язык не принадлежит молодежи. Язык — это взгляд на мир, и у каждого возраста, у каждого человека он свой. Не должны все идти одним строем в одном ритме.