«Лента.ру» продолжает цикл публикаций об истории психиатрии и о том, как в разные годы она помогала церкви, обществу и государству бороться с нежелательными элементами. В предыдущей статье мы рассказывали, как в СССР людей могли под надуманным предлогом насильно отправить в дурдом и придумать им диагноз. Между тем практика карательной психиатрии возрождается в современной России — об этом наглядно свидетельствуют истории героев этой статьи. Принудительную психиатрическую экспертизу порой используют сотрудники правоохранительных органов, когда им не удается «по-хорошему» договориться с неудобным человеком. Как и в советские времена, отправка такого правдолюба в психбольницу становится наиболее простым решением проблемы. О том, как в новой России возрождают старые советские практики борьбы с неугодными, — в материале «Ленты.ру».
Предупреждение:
Несмотря на очевидные признаки, указывающие на ошибочность и предвзятость диагноза, герой данной статьи, согласно заключению врачебной комиссии, страдает шизотипическим расстройством личности. Во избежание обвинений в клевете и судебных издержек «Лента.ру» изменила имена людей, причастных к этому делу.
Слишком активный гражданин
28-летний Максим Соколов из станицы Старощербиновская (Краснодарский край) уверен: он стал жертвой карательной психиатрии. Согласно заключению экспертов-психиатров, Соколов страдает шизотипическим расстройством личности, представляет общественную опасность и не способен адекватно понимать все, что с ним происходит. Впрочем, аргументы врачей в пользу поставленного диагноза порой вызывают удивление:
«[Соколов] всегда был максималистом, правдоискателем (...). Не устраивающие его факты и рекомендации подвергал критике и осуждению. В течение последних лет неоднократно обращался в МВД, сообщая про различные нарушения со стороны граждан и о бездействии должностных лиц правоохранительных органов».
Именно активная гражданская позиция Соколова и стала его главной бедой. А началось все в 2011 году, когда у молодого человека случился сердечный приступ — крепким здоровьем он похвастаться не мог. Прибывшие на вызов медики диагностировали у Соколова тахикардию, но для подтверждения диагноза врачам понадобилась электрокардиограмма. Вот только аппарата в арсенале местной скорой не оказалось. Фельдшеры лишь разводили руками: деньги выделялись, а аппаратов нет.
Вскоре у Максима повторился приступ — и тогда, вновь не получив необходимого обследования, он впервые в жизни написал обращение в прокуратуру с просьбой разобраться, почему на станции скорой помощи нет аппаратов, которые должны быть по закону. На первое обращение никакой реакции не последовало, но Максима это не остановило.
Соколов изучил, как устроены органы государственной власти: кто за кем присматривает, кто кого контролирует и как устроен порядок работы с обращениями граждан. Он продолжал писать и в 2013 году на всех станичных скорых появились кардиограф и другое необходимое оборудование. С того момента среди станичников за Соколовым закрепилась репутация парня, которому «больше всех надо».
В то время в прокуратуре Щербиновского района работал Максим Сергеев. Он как-то сказал, что я все делаю правильно и обращаю внимание органов государственной власти на те проблемы, которые требуют решения. Причем, по словам Сергеева, я не строчил абстрактные письма про плохую жизнь, а писал конкретно, что и где не так
По совету Сергеева Соколов дистанционно получил юридическое образование по специальности «Уголовное право». В дальнейшем, как вспоминает активист, он сумел добиться решения многих вопросов: ремонта дорог и тротуаров, обрезки веток, закрывающих дорожные знаки, обустройство уличного освещения. Во многом благодаря жалобам Соколова прокуроры выносили предписания нерадивым чиновникам.
Станица Старощербиновская (Краснодарский край)
Фото: yugarf.ru
Максим фактически стал ревизором станицы Старощербиновской — но после 2016 года решать ее проблемы Соколову становилось все сложнее. Теперь все чаще местные чиновники вяло реагировали на его жалобы — а потому активисту приходилось писать в районные и краевые органы власти, а порой и в администрацию президента. По словам Соколова, позже именно его обращения в высокие инстанции «станут аргументами в пользу [его] психического заболевания и доказательства того, что [он] опасен для общества».
«Мне пообещали запретить мониторить интернет»
В 2017 году в группе «Подслушано в Щербиновском районе» в одной из соцсетей появился пост: местные подростки рассказывали, что в парке их домогался неизвестный. Затем появился еще один — аналогичный.
Увидев посты, Соколов подготовил очередное заявление в правоохранительные органы: в нем он просил обратить внимание на информацию о педофиле и усилить охрану парка. А через некоторое время в злополучном парке произошел новый инцидент: подростки устроили массовую драку. Один из ее участников погиб, а его сверстник оказался в СИЗО по обвинению в убийстве.
Я считал, что силовиков нужно было привлечь к ответственности за то, что они не охраняли парк. Написал об этом в группе — и вскоре получил сообщение: «ты — следующий». Я сообщил об этом в полицию, но никакого ответа не получил
Через некоторое время в группе «Подслушано в Щербиновском районе» кто-то стал выкладывать детскую порнографию, что не осталось без внимания Соколова. Он сообщил об этом в местное управление Следственного комитета России (СКР), а потом лично пришел на прием к следователю Дмитрию Борисову, на которого было расписано дело.
Он [Борисов] вдруг стал мне угрожать обвинениями в распространении детской порнографии. Логика простая: раз я заметил и сообщил, значит, я же и распространил. Он тогда пообещал, что запретит мне мониторить интернет. Я был удивлен тем, что следователь защищает распространителей порнографии
После этого странного разговора Соколов стал подозревать, что сам следователь может быть как-то связан с публикациями порнографии в соцсетях. Он направил письма руководителям силовых ведомств как регионального, так и федерального уровня, в которых попросил проверить следователя Борисова на связь с публикациями в сети, и рассказал о его поведении и угрозах.
Грамотно составленные письма сработали: вскоре в станицу приехал представитель руководства краевого управления СКР. Он встретился с Максимом Соколовым — и устроил разнос подчиненным из межрайонного следственного управления, где работал Дмитрий Борисов. Казалось, теперь активист мог вздохнуть спокойно, но вышло совсем наоборот.
«Он кричал, что меня пора отправить в дурдом»
В начале марта 2018 года в дом Максима Соколова постучались люди, которые представились сотрудниками компании-провайдера. Свое появление они объяснили необходимостью проверки телефонной линии. Сотрудники зашли в дом, выложили бланки актов, а потом неожиданно попросили логин и пароль от компьютера. Но Соколов отказал, отметив, что проверка телефонной линии и их просьба никак не связаны.
Те настаивали: мол, компьютер тоже нужно проверить. Но Соколов ответил, что проверка компьютера вне их юрисдикции.
Сотрудники интернет-компании немедленно ретировались. Когда стражи порядка прибыли к его дому, он вместе с матерью сел в патрульную машину и стал писать объяснительную о том, что произошло.
По словам Соколова, в этот момент к ним подъехала машина без опознавательных знаков полиции. Из нее вышел человек, представившийся начальником участковых Виктором Николаевым, и пригласил Максима Соколова в свой автомобиль — поговорить насчет инцидента с сотрудниками компании-провайдера.
Я стал рассказывать, что произошло — и в какой-то момент полицейский начал на меня орать. Он кричал, что я всех достал, что я — сумасшедший и меня давно пора отправить в дурдом. Я не стал это слушать и вышел из машины. А полицейский бросился к патрульным и сказал, что я обозвал его ублюдком — хотя такого высказывания я себе позволить не мог
Тогда Соколов обратился в дежурную часть МВД по Краснодарскому краю. На место событий приехал майор Краснов — временно исполняющий обязанности начальника по охране общественного порядка — и следственно-оперативная группа, которая все внимательно осмотрела и сфотографировала место оскорбления полицейского.
Согласно материалам дела, майор Краснов проводил свою проверку с 20 марта по 13 апреля 2018 года — при этом очевидцев оскорбления Виктора Николаева найти не удалось. Но после окончания проверки дело по статье 319 УК РФ («Оскорбление представителя власти») все-таки возбудили.
И три дня спустя свидетель неожиданно нашелся: одна из жительниц дома дала показания, что все видела и слышала оскорбление. Любопытно, что ее сын сам долгое время являлся сотрудником местного УМВД.
Фото: Артем Дергунов / «Коммерсантъ»
Вскоре Соколов оказался в управлении СКР у коллег своего старого знакомого — следователя Дмитрия Борисова. Там Максиму сообщили, что у следствия есть диск с доказательством оскорбления полицейского. Правда, как выяснится позже, речь шла лишь о записи рассказа той свидетельницы, которая якобы все видела. А запись с регистратора патрульной машины, которая могла бы прояснить ситуацию, следователи даже не запросили.
На какое-то время история с оскорблением полицейского как будто затихла. Но 9 мая 2018 года в 22.00 с Соколовым связался следователь из краевого управления СКР и сообщил, что в отношении него по заявлению следователя Борисова о клевете проводится проверка. Позже он узнал, что было возбуждено второе уголовное дело — по статье 128.1 УК РФ («Клевета»). Основанием для него стало обращение Соколова о том, что Борисов, возможно, является педофилом.
В результате в краевом следственном управлении СКР была создана специальная следственная группа по расследованию объединенного в одно уголовное дело по клевете и оскорблении представителя власти в отношении Максима Соколова. Следствие ходатайствовало о назначении стационарной психиатрической экспертизы в Краснодарской краевой больнице — и суд это ходатайство поддержал.
«Нам запрещали смотреть в окна»
В экспертном отделении Краснодарской краевой психиатрической больницы санитары забрали у Максима все вещи — телефон, часы и одежду, оставив только нижнее белье. Взамен выдали легкую пижаму. По словам Соколова, в отделении, куда он попал, должны были находиться лишь те люди, кто не содержится под стражей, но для «стражных» в Краснодарском крае просто нет специального отделения.
Народ в отделении был разный — вплоть до подозреваемых в убийствах и педофилов. Формально им оформляли подписку о невыезде, а на деле они попадали в психбольницу. Впрочем, само отделение напоминало плохое СИЗО с решетками на окнах. Смотреть в них, к слову, нам запрещали из-за каких-то правил безопасности
Как говорит Соколов, из-за тех же странных правил безопасности в месте, где он оказался, не было зеркал — и бриться приходилось на ощупь, сидя на корточках: раковины в отделении почему-то располагались очень низко. Оно само представляло собой огромный коридор, в котором не было изолированных палат, а кровати стояли вперемешку, независимо от психиатрических расстройств и статей обвинения.
По словам собеседника «Ленты.ру», многие из пациентов, которые с виду были возбуждены или обеспокоены, на деле находились в состоянии паники: они не понимали, как долго будут находиться в психбольнице и выпустят ли их оттуда вообще.
В первый день Соколова поместили возле туалета, и ночью он не мог уснуть из-за того, что мимо постоянно ходили пациенты. Больничные правила не запрещали пациентам бродить по ночам, если кто-то из них не хотел спать и мучился бессонницей. Не запрещалось им и курить, причем прямо в отделении.
Но про вентиляцию там тоже не забывали: как вспоминает Соколов, каждый день около четырех часов утра на полную мощность начинал работать кондиционер с холодным воздухом. Из-за этого Максим заболел в первые же дни. Страдали от такого «проветривания» и другие пациенты.
Со мной лежал мужчина — с виду армянин. Его продуло кондиционером так, что он шатался, выл и бредил. Санитары помечали у себя, что исследуемый явно имеет признаки невменяемости. Думаю, он бы просто умер, если бы мы — пациенты — не убедили санитаров измерить температуру больному. Она была под сорок
Подъем в больнице начинался в семь утра, а в девять наступало время завтрака. По словам Соколова, больничная еда была неплохой. В основном она состояла из каш, но порой давали и вареную колбасу, и яйца. Днем у пациентов был тихий час, в течение которого нужно было обязательно находиться на кровати.
Каждый день между подъемом и завтраком всех пациентов выгоняли в прогулочный дворик — участок под открытым небом размерами примерно пятьдесят на двадцать метров, огороженный колючей проволокой. Там все «постояльцы» отделения в основном и общались между собой.
Фото: Юрий Белинский / ТАСС
В этом прогулочном дворике было три основных места: между собой пациенты называли их «кинотеатр», «щит» и «мойка». «Кинотеатр» был самым популярным. Тут под навесом стоял телевизор, напротив которого стояло несколько скамеек. Места на них считались престижными — и те, кто успевал их занять, старались уже не вставать оттуда. А еще место на скамейке всегда можно было обменять на сигарету-другую.
Правда, Соколов туда не стремился: причиной был странный выбор программы.
Причем смотреть именно этот канал хотели сами пациенты, которые после бесконечно обсуждали страхи перед ГМО, паранормальные явления и другие вопросы, не слишком полезные при проблемах с психикой.
Максим старался держаться от общей группы поклонников таланта Игоря Прокопенко подальше. Вместо просмотра телевизора он слонялся по двору и иногда отдыхал у пожарного щита, рядом с которым обычно собирались покурить. И хотя сам Соколов не курил, там у него была хоть какая-то возможность для общения.
Мне запомнился один пациент — мы после долго поддерживали с ним связь. Его обвинили в том, что он якобы убил свою жену и устроил поджог, хотя мужчина при пожаре сам сильно пострадал и перенес кому. Его решили сделать виноватым — и он долго боролся. Но в итоге после публикаций в СМИ следователи оставили его в покое
Еще одним развлечением пациентов психбольницы был водопроводный шланг с водой. Можно было раздеться и мыться прямо на глазах у всех. По словам Максима, душевая в отделении имелась — но санитарам было лень ее мыть. Поэтому шланг стал для них легким способом уйти от «лишней» работы. Сам Соколов все же выбил себе право нормально мыться в душевой, но другие пациенты были не столь придирчивы и радостно плескались по пять-шесть раз в день, вырывая друг у друга шланг.
«Я ощутил, как затрещали кости и сдавило дыхание»
Порядок в прогулочном дворике обеспечивали санитар и сотрудник ЧОПа. Но если вспыхивали конфликт, драка или кто-то начинал выть или как-то странно себя вести, эти двое предпочитали не обращать внимания и порой показательно отворачивались.
С этим Максим Соколов столкнулся лично: однажды на него напал пациент с тяжелой травмой головного мозга и титановыми пластинами в голове. Характерным симптомом его психического заболевания были приступы возбуждения и агрессии.
Пациент кинулся на меня, схватил и оторвал от земли. Он — довольно крупный — сдавил меня, и я ощутил, как затрещали кости и сдавило дыхание. К счастью, мне на помощь пришли другие пациенты, оторвали от меня его руки и помогли освободиться. Охранник и санитар лишь посмотрели в нашу сторону и дальше стали о чем-то болтать
Но этот случай стал скорее исключением из правил: у Максима в отделении психбольницы не было проблем с другими людьми. Более того, к нему относились с определенным уважением, поскольку он из-за своих юридических знаний разъяснял пациентам, где и когда были нарушены их права.
26 дней спустя срок содержания Соколова в экспертном отделении Краснодарской краевой психиатрической больницы подошел к концу — и состоялась врачебная комиссия. Вместе еще с 11 пациентами его привели в кабинет, где сидели несколько врачей. Некоторых он видел впервые, других встречал раньше — они лечили «тяжелых» пациентов.
Мне задавали вопросы общего плана — например, о семейном положении. Я объяснил, что холост. Тогда меня спрашивают — а почему не женат? Какие-то проблемы? И так далее. А потом мне сказали: спасибо, вы свободны — комиссия окончена. Я уехал домой. А заключение они отправили следователю
Результат экспертизы Максима Соколова — шизотипическое расстройство личности. Согласно ей, он не способен понимать обстоятельства, имеющие значения для дела, не способен защищать свои права в уголовном процессе, а главное — опасен для себя и окружающих.
«Лучше бы я умер, чем такое терпеть»
Узнав об этом страшном заключении, Максим обратился за помощью в международную правозащитную организацию «Агора». Вскоре защищать его вызвался известный ставропольский адвокат Виталий Зубенко. Но суд все равно постановил отправить Соколова в стационар на принудительное лечение, где он фактически полностью окажется во власти врачей.
Однако адвокат Зубенко в апелляции добился нового рассмотрения дела своего подзащитного: при внимательном изучении экспертизы из Краснодарской психиатрической больницы юристу в глаза бросился ряд странностей. К примеру, Соколов утверждал, что врачи приписали ему ряд высказываний, которые он не произносил, а также итоги тестов, которые с ним не проводились. Одна из этих фраз звучит так: «Лучше бы я умер, чем такое терпеть».
Фото: Дмитрий Лебедев / «Коммерсантъ»
Кроме того, одним из аргументов в пользу невменяемости Соколова медики признали то, что он ничего не знает о своем отце. При этом в медицинских документах указано, что он страдал шизофренией, но источник этих данных не уточняется. Ну а финальный аккорд заявления — фраза о том, что Максим Соколов «всегда был максималистом и правдоискателем».
Адвокат Зубенко обратился за помощью к профессору Владимиру Менделевичу — известному российскому психиатру, психотерапевту, наркологу и клиническому психологу. Много лет он является заведующим кафедрой медицинской психологии Казанского государственного медицинского университета. Изучив историю Соколова, Менделевич подтвердил, что его диагноз некорректен, поскольку симптомы, имеющиеся у Максима, не соответствуют установленным у него заболеваниям.
Из заключения профессора Владимира Менделевича:
«Основной грубой диагностической ошибкой выводов экспертизы следует признать то, что в понятие шизотипического личностного расстройства эксперты включили "шизофренические нарушения мышления" (их диагностируют исключительно в случае шизофрении). Современные каноны психиатрии указывают на то, что шизотипическое личностное расстройство и шизофрения являются двумя разными психическими расстройствами».
После этого, 9 декабря 2019 года, суд направил Соколова на повторную судебно-психиатрическую экспертизу. Сам Максим настаивал, чтобы ее провели в институте имени Сербского в Москве. Но суд ему в этом отказал. В итоге был выбран компромиссный вариант в виде Санкт-Петербургской городской психиатрической больницы (ГПБ) №6.
Интересно, что в постановлении о проведении экспертизы было написано как о свершившемся факте, что суд установил совершение Соколовым двух преступлений в состоянии невменяемости.
Максим находился в санкт-петербургском стационаре с 14 по 30 января 2020 года. По словам Соколова, обстановка там была лучше, чем в Краснодаре: пациенты находились в нормальных палатах, закрывавшихся на ночь, никто не ходил друг к другу и не просил сигареты.
Правда, и в ГПБ №6 Соколов снова столкнулся с холодом: зимой помещение прогревалось очень плохо. А в Китае как раз набирал обороты коронавирус — и заведующий дал команду на всякий случай постоянно проветривать помещения, поэтому окна открывались каждые два часа.
Радиаторы были еле теплые. Все мы чихали и кашляли. Отогреться невозможно было даже под одеялом. Я договорился с правозащитниками в Санкт-Петербурге — они были готовы дать мне препараты от простуды. Но больница категорически запретила
30 января Максим Соколов вновь побывал на комиссии, и две недели спустя его отпустили домой. А 2 марта он узнал, что прежнее решение краснодарских экспертов было оставлено без изменений. В итоге суд постановил закрыть в отношении Соколова все уголовные дела и отправить его на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу. Максим боится, что из лечебницы уже не выйдет. На данный момент решение о его отправке туда отложено из-за пандемии коронавируса.
Случаи, подобные истории Максима Соколова, пока не стали массовым явлением. Такое происходит в отдаленных регионах, где нет независимых сил и СМИ, а также возможности нанять нормальных юристов. Но если не говорить о них, то практика карательной психиатрии может получить широкое применение, как это было в СССР
«Мы так долго будем с ней разбираться»
Впрочем, иногда истории, когда психиатрия становится оружием в умелых руках, встречаются не только в регионах, но и совсем рядом с Москвой. Так случилось с 42-летней Алиной (имя изменено) — жительницей подмосковного Щелково. Вместе с мужем она воспитывала двух дочерей, одна из которых — инвалид с детства, и никогда не испытывала проблем с законом. Но Алина попала в крутой переплет после того, как получила от коммунальщиков извещение о долге по счетам в 100 тысяч рублей.
Чтобы разобраться с задолженностью, она собрала все оплаченные в срок квитанции и чеки и отправилась к сотрудникам ЖКХ.
По словам женщины, судья формально отнесся к рассмотрению ее вопроса и не стал приобщать доказательства, которые Алина принесла с собой. Истец на это отреагировала эмоционально: повысила голос и проявила несдержанность. Тогда судья велел ей покинуть зал заседания. Алина попыталась выяснить причины, но судья позвал судебных приставов, и те буквально выволокли упиравшуюся женщину в коридор. Итог — сотрясение, ссадины и синяки.
Грубость приставов возмутила окружающих: некоторые засняли случившееся на смартфоны. Алина поспешила написать на приставов заявление в полицию, но оно оставалось без ответа две недели. А когда пострадавшая пришла в отдел, чтобы узнать причину молчания, оказалось, что ее заявление потеряно. Зато пришло другое — от приставов, которые сами обвиняли Алину в побоях: якобы женщина весом меньше 50 килограммов избила их вплоть до нанесения закрытых черепно-мозговых травм.
Фото: Максим Кимерлинг / «Коммерсантъ»
Но этого странного заявления хватило для возбуждения уголовного дела по статье 318 УК РФ («Применение насилия, опасного для жизни, к представителю власти»). Следователь по ее делу отказался смотреть запись инцидента, которую Алина пыталась ему показать.
А назначенный адвокат советовал ей просто подписать протокол допроса — мол, тогда все закончится штрафом и, возможно, исправительными работами. Но Алина не соглашалась — и тогда следователь заявил: «Ну, мы так долго будем с ней разбираться — давай на экспертизу». Адвокат сразу согласился.
Через пару дней ей позвонили и сказали прибыть на амбулаторную экспертизу в Московскую областную психиатрическую больницу №5.
Испуганная женщина приехала на место, но, подумав, отказалась от экспертизы.
Она заявила, что не может доверять экспертам, которых назначил предвзято настроенный следователь, однако готова пройти исследование в сторонней организации, что предусмотрено законом. Врачи с улыбкой попросили Алину рассказать свою историю, покивали и попрощались.
А днем позже следователю пришло «письменное сообщение о невозможности дать заключение в амбулаторных условиях». В нем было указано, что Алина «обнаруживает клинические признаки психического расстройства, о чем свидетельствуют выявленные у нее смешанные эмоциональные проявления, формальность, противоречивость суждений». Но определить глубину нарушений может только стационарная комплексная психолого-психиатрическая экспертиза.
С кем их оставить, как быть? Знакомые посоветовали Алине обратиться в Независимую психиатрическую ассоциацию (НПА) России, которая и выявила у нее невротические расстройства из-за ситуации, в которой она оказалась, — но никак не проблемы по линии психиатрии. Как объяснила «Ленте.ру» исполнительный директор НПА России Любовь Виноградова, Алина не представляет опасности для себя и окружающих, а потому о ее помещении в психиатрическую больницу речь идти не может.
Как отмечает Виноградова, стационарная экспертиза — это тяжелое испытание для человека, которого вырывают на месяц из дома, где остались дети, о которых надо заботиться.
Такая экспертиза — это еще и нахождение в закрытом психиатрическом учреждении, где вокруг не всегда адекватные люди. Это возмутительно, когда человека без оснований отправляют на стационарную экспертизу. Это лишение свободы по всем европейским нормам. Без серьезных оснований такое делать нельзя.
Между тем пока не будет проведена психиатрическая экспертиза Алины, не будет решен и вопрос с ее уголовным делом. Вариантов — два. Если эксперты найдут у нее психическое расстройство, которое лишало ее возможности понимать значение своих действий, то Алину освободят от уголовной ответственности и направят на принудительное лечение.
А если эксперты напишут, что женщина все понимала и способна отвечать за свои действия, тогда суд будет решать, какое наказание назначить ей за нанесение телесных повреждений приставам. Но пока в истории Алины — пауза: осталось дождаться конца карантина и начала работы судов.
«Сумасшедший дом является тяжелым унижением»
— Обе истории не вызвали у меня ни малейшего сомнения в их достоверности, — говорит психиатр, кандидат медицинских наук Петр Каменченко. — Вся цепочка событий, описание больницы, отношение врачей, персонала и больных весьма типичны для сегодняшней российской психиатрии.
По мнению Каменченко, складывается впечатление, что практика борьбы с неугодными и неудобными людьми вышла на новый виток, а «заинтересованные» структуры научились обходить достаточно жесткие законы, остановившие в свое время психиатрический произвол.
Когда в 1992 году в России вступил в силу закон «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании», стало невероятно сложно госпитализировать человека в психиатрическую больницу без его согласия — даже если он явно болен.
Закон 1992 года нанес мощный удар по злоупотреблениям в психиатрии, но, как это часто бывает, у него есть и другая сторона. Теперь очень сложно положить в больницу настоящего, «махрового» сумасшедшего без его согласия и при этом не нарушить его прав. Зато найти управу на неугодного человека оказалось вполне возможно.
Под формальным предлогом, а часто просто по сфальсифицированному обвинению заводится уголовное дело, в ходе которого следователь требует проведение психиатрической экспертизы, на что имеет право. А дальше человека вполне законно отправляют на месяц в сумасшедший дом, что уже само по себе является тяжелым испытанием и унижением для любого
Эксперт объясняет: если в местах, где все это происходит, процветает кумовство, ничто не мешает начальнику местного УВД позвонить главврачу местной больницы и объяснить ему суть проблемы и предложить ее решение. Потом сочтутся. Ты мне — я тебе. С диагнозом проблем не будет — был бы человек, а диагноз всегда найдется. И, как отмечает Каменченко, очень похоже, что сегодня карательная психиатрия возвращается — но в новых формах.
— Что до Максима Соколова, то его, скорее всего, можно отнести к сутяжным личностям (кверулянтам), описанным еще в XIX веке, — рассказывает психиатр. — Для них характерна постоянная борьба за свои права. Поиск нарушений (реальных или мнимых) и всяческого непорядка приобретает у них сверхценный и даже навязчивый характер. Непорядок они находят везде: дома, на работе, в больнице, в магазине, на улице…
Сутяжные личности постоянно жалуются на ущемление своих прав и социальную несправедливость, подают бесчисленное количество жалоб во всевозможные инстанции, пишут заявления в полицию, подают иски в суд. При этом проявляют немалое упорство, эмоциональность и нежелание идти на компромисс.
В 1970-1980 годах диагноз «сутяжно-параноидного развития личности» широко использовался советскими судебными психиатрами при экспертизе диссидентов. В 1980-е особо упорным кверулянтам запросто могли впаять и вялотекущую шизофрению.
Что же касается диагноза «шизотипическое расстройство», то, по словам Каменченко, это «помойка», куда свалили множество различных расстройств неясного происхождения. В разное время и разными авторами под шизотипическим расстройством понималась латентная, мягкая, пограничная, непсихотическая, вялотекущая и другие формы малопрогредиентной шизофрении.
Согласно Международной классификации болезней (МКБ-10), люди, страдающие шизотипическим расстройством, могут иметь следующие особенности психики: чудаковатость, эксцентричность, подозрительность, склонность к образованию сверхценных, навязчивых и параноидных идей, идей отношения, бредоподобных идей, эмоциональную неадекватность и так далее.
При большом желании все это можно было обнаружить и у Максима Соколова — а можно было и не обнаружить. Но это уже вопрос квалификации и добросовестности врачей, которые проводили экспертизу
