18 июля академик Владимир Евгеньевич Захаров опубликовал открытое письмо руководителю Федерального агентства научных организаций (ФАНО России) Михаилу Михайловичу Котюкову. Поскольку уважаемый ученый обратился к форме открытого письма для общения с ФАНО, я позволю себе этот же формат. Надеюсь, что письмо будет интересно не только руководству агентства, но и любому читателю, заинтересованному в судьбах отечественной науки.
Формат открытого письма продиктован также моей глубокой заинтересованностью в тех вопросах, которые обсуждаются в упомянутом письме Захарова. Мой коллега ведет речь обо всех науках, упоминая историю и филологию, и излагает свое видение ситуации и свое отношение к процессу реформирования российской науки. Соглашаясь с ним по ряду вопросов, позволю высказать некоторые уточнения и коррективы к позиции Захарова в той части затронутых им сюжетов, где чувствую себя не менее компетентным, чем уважаемый академик.
Итак, сначала несколько слов о себе, чтобы выдержать предложенный жанр такого обращения. Я занимаюсь научной работой ровно полвека, если считать с момента первой публикации, и список моих трудов превышает 400 названий, из которых около 20 научных монографий и около 40 коллективных трудов, подготовленных под моей редакцией. Мой индекс научного цитирования и международный индекс Хирша (26) — самые высокие среди российских гуманитариев, а три монографии переведены на китайский язык и две изданы на английском в престижных западных издательствах. Опыт научно-организационной работы у меня также более чем значительный: 25 лет директор Института этнологии и антропологии РАН, 10 лет — заместитель академика-секретаря и руководитель секции истории, а в настоящее время — академик-секретарь отделения историко-филологических наук РАН. Не буду судить о прошлой работе академии, ее президиума и о причинах реформы. Не могу оценить и компетенцию создаваемых ФАНО высшего научного совета и комиссии по оценке эффективности научных учреждений, ибо не вхожу в их составы. Но вот по двум вопросам, затронутым в письме академика Захарова, которые касаются гуманитарных наук, необходимо высказать свою позицию.
Первое. Да, есть единая мировая наука, и нет никакой отдельной российской математики или физики, как правильно считает академик Захаров. Но есть и российская наука, вполне суверенная, самодостаточная, абсолютно затребованная российским обществом и признанная в мире. Речь идет о таких гуманитарных дисциплинах, как история, археология и этнология, а также филология, которая состоит из лингвистики, литературоведения и фольклористики.
В той части, где речь идет об отечественной тематике, язык этой науки — русский, а не английский или какой-нибудь другой. В этом огромном домене научного знания работают несколько тысяч специалистов, которые пишут на русском и могут даже не знать иностранных языков, но при этом имеют выдающиеся результаты и обладают мировой известностью. Однажды ныне покойный Клод Леви-Стросс признался мне, что прибегал к частной переводчице, чтобы прочитать труды Владимира Яковлевича Проппа и Михаила Михайловича Бахтина на русском, и без этих текстов у него бы не получилось создать структурную антропологию.
Многие (если не большинство) западные «русисты» предпочитают читать наши труды именно на русском языке, а не на суррогате английского. На английском можно и, наверное, нужно писать и публиковаться, в том числе и гуманитариям, но труды по истории русского летописания, документальные архивные публикации, работы по истории России и ее народов, фольклорные и языковые штудии могут и должны быть только на русском. Или на языках народов России (например, бурятском, татарском или якутском), но с необходимым русскоязычным вариантом, чтобы обрести общенациональную и мировую доступность. Именно мировую доступность, ибо, например, русский язык наряду с английским будет рабочим языком приближающегося Международного конгресса по Восточной и Центральной Европе, который пройдет в Токио.
Наконец, я не говорю об огромной и многолетней академической работе по изучению и публикации исторических источников, собраний сочинений отечественных писателей, словарей и энциклопедий и так далее. Без них не только нация не может обладать культурной памятью и идентичностью, но даже статьи в «Википедии» не могут появиться. Хотя некоторые нынешние управленцы думают, что нет нужды в гуманитариях, когда в интернете есть «Википедия».
По этой причине среди показателей эффективности научного труда ученых отделения историко-филологических наук (думаю, что со мною согласятся и многие представители социальных наук из двух других отделений РАН) должны быть работы, написанные на русском языке, а их переводы или оригинальные англоязычные публикации должны рассматривать как дополнительные индикаторы в системе оценок. Иначе начнется безумная гонка изготовления суррогатов зарубежных публикаций (уже есть платные фирмы для этой услуги!), и из-за этого в ущербной позиции окажутся ученые, которые пишут только на русском.
Второе. Это о том, как в гуманитарной науке соотносятся журнальная статья и книга, будь то монография, сборник статей или другой коллективный труд. Здесь фундаментальное различие с математикой или с физикой состоит в том, что у гуманитария текст не исчерпывается выводом! Сам нарратив, то есть само изложение хода событий, описание артефактов, этнографическое описание, изложение фольклорного текста и так далее, имеет самодовлеющее, самостоятельное научное значение. Иначе бы вся историография свелась к хронологическим таблицам.
В гуманитарной науке не может быть ситуации, чтобы единственная статья автора или одна формула стали открытием или переворотом в науке. 50 лет ведутся раскопки в Новгороде, изданы сотни книг, и только по этой причине мы имеем картину средневековой Новгородской земли и Руси в целом. Чтобы изложить историю даже важнейших событий Великой Отечественной войны, необходимо написать 10-томный труд. Чтобы изучить на современном полевом и архивном материале историю и этнографию народов бывшего СССР, мне как руководителю проекта пришлось привлечь не менее двух десятков НИИ, а также несколько сот специалистов и за 20 лет написать сообща 25 томов.
Замечу, что для написания больших коллективных трудов требуется создание монографий, и в большом количестве. Только руководимый мною институт ежегодно издает не менее 50 монографий! Может быть, кто-то считает, что это изжившая себя форма научного труда, а при нынешних возможностях с изданием нет ничего проще чем написать и опубликовать книгу. Это ошибочное мнение. Чтобы выполнить монографическое исследование, необходимы более высокая квалификация и гораздо больше интеллектуальных усилий, не говоря о времени, которое измеряется не месяцами, а годами.
Монографии всегда были и остаются сегодня главной формой реализации научного труда ученого-гуманитария. Это общая картина по всему миру. В США по антропологии и этнологии каждые 60 минут публикуется новая монография. Во всех солидных зарубежных научных журналах по гуманитарной тематике номера журналов содержат три-пять статей и 20-30 рецензий на опубликованные новые научные монографии. В лучших университетах профессора учат студентов не по учебникам, а по монографиям, предписывая им каждые две недели готовить рефераты по прочитанным книгам.
Что касается многотомных коллективных трудов, то это также не «отрыжка» советского идеологического опыта. Многотомные истории России писали Карамзин и Соловьев, были созданы в СССР и сейчас создаются многотомные всемирные истории, есть многотомные американские, британские и французские публикации. Наше отделение начинает крупный проект по созданию академической 20-томной истории России. Ну, и как это будет отвечать сочиняемым ныне показателям эффективности? Вопрос более чем серьезный.
По этой причине в перечне оценок эффективности труда ученого и научных коллективов гуманитарного профиля на первом месте должно стоять создание ученым монографических исследований и участие в коллективных трудах. В первых вариантах нормативных документов ФАНО этого показателя не было вообще!
Кажется, 31 июля был последний день подачи предложений по созданию системы измерения эффективности научного труда и научных коллективов. С опозданием публикую это письмо. Ученый и его труд не всегда укладываются в строгие рамки как времени, так и показателей.