В ночь теракта в Ницце люди в сетях закричали. Кричали они на тех, кто опубликовал видео в YouTube. Видео с Английской набережной, долгий, мучительный проезд камеры вдоль свернувшихся, скорчившихся, распахнутых, растерзанных тел. Над ручейками крови, над белыми шортами, полностью залитыми красным. Над человеком, как будто вывернутым в балетном па. На следующем видео они уже лежат, прикрытые синими мешками и золотой пленкой, рядом с пленкой — пластиковый пупс.
— Почему распространяют это видео?! Они что, с ума сошли? Там руки оторванные, мозги на асфальте, они что, идиоты — такое показывать? Это видео должно быть только у спецслужб! — Да может спецслужбы и залили в сеть! — Я вам точно говорю, вы не хотите это смотреть! Не включайте! Я смотрел, но вам не советую! — кричали люди в сети.
Оказывается, есть еще оптимисты, которые думают, что существует сила, способная в момент теракта остановить, запретить, убрать, скрыть, отредактировать содержимое видеохостинга. Люди изо всех сил пытались заткнуть дыру, через которую ночью хлестала реальность. Дайте мне это развидеть! — популярное интернет-выражение, похоже, обрело подлинно трагический смысл.
Несколько месяцев назад вдруг сорвался с цепи один знакомый, потребовавший прекратить обсуждать «джихади-няню». Точнее, он требовал невозможного: отменить общее знание о том, что есть такая картинка — няня у метро «Октябрьское Поле», держащая в руках детскую голову. Нет-нет-нет. Журналисты сами виноваты. Если бы они не показали няню, то ее бы и не было, не так ли? Если ничем нельзя помочь жертве, то лучше и не знать о существовании убийцы. В противном случае это слишком травмирует. Такой обывательский солипсизм — в реальности существует только то, что мое сознание готово признать реальным. Если факты противоречат моей теории, тем хуже для фактов.
Мир теперь делится на две части: на тех, кто имеет мужество вглядываться в новую реальность, и тех, кто сознательно хотел бы ее развидеть. Я, признаюсь, смотрела с напряженным вниманием. Так смотрят на родное существо, которому сопереживаешь. Где болит?
По краям кадра узнаются приметы города — вот кусок скамейки, вот белая колонна павильона, пальма, газон. Здесь катались на карусели, у Le Meridien покупали гамбургер, на галечном пляже рискнули искупаться в мае, здесь всегда бросали машину…
Понимание произошедшего приходит тогда, когда совмещается картинка личной, индивидуальной Ниццы и того, что показывают теперь, для всех. Так работает механизм запугивания терактом. Не зря нападающие выбирают знаковые для европейцев места.
Больше нет Английской набережной без вчерашнего видео, нет стамбульского аэропорта без кадров с убитыми возле входа в терминал, нет брюссельского аэропорта без картинки развороченной крыши и окровавленного чемодана у стойки регистрации. Зловещая коммуникация между террористом и атакуемым им обществом заключается в том, что ты все равно живешь в новой реальности, хочешь ты этого или не хочешь. Отключи видео, звуки, слова. Но помимо всего прочего есть воображение.
— Мы не боимся, не боимся, не боимся — несется со всех сторон. — Мы будем пить кофе на площадях, и нас не сломить. Мы — едины.
Но дело не в страхе, а в беспомощности. Прежняя система не работает: полиция не защищает, спецслужбы не предотвращают, в террористы идут европейские обыватели, для террора не нужна уже даже взрывчатка — сгодится любое подходящее средство. Грузовик, самолет — все идет в ход.
Прежний неформальный договор расторгнут. До сих пор было принято, что нельзя убивать грузовиком себе подобных. В Европе — нельзя. Не то что бы это обсуждалось, но было зашито в культуру по умолчанию. А теперь — нет. Не зашито. А что еще выпало из области нормы? Какие еще правила отменила для себя эта часть европейцев? Как отличить ушедших за флажки от тех, что остаются в рамках, если у них одинаковые европаспорта?
Положение скверное. Можно, в конце концов, заставить себя увидеть залитую кровью набережную Ниццы и признать: да, прежнего мира больше нет. Но что дальше? У современного цивилизованного человека нет даже языка, чтобы проанализировать случившееся.
Документ гражданина тунисско-французского происхождения, найденный в грузовике. Хотите поговорить об этом? Но что сказать? Есть мысль, которая вертится в голове, но она не может быть высказана, верно? Высказать ее невозможно, не нарушив статус-кво.
Французская полиция в итоге говорит про депрессию, безденежье и проблемы с женой у гражданина Мохамеда Лауэежа Булеля. Что сказать по поводу бездействия полиции, допустившей прорыв грузовика в толпу? Например, что безопасной Европы не существует, а Россия не считается безопасной, получает обвинения в тоталитаризме, но умеет защищать людей во время массовых мероприятий, в том числе блокируя улицы тяжелой техникой. Но зачем такое говорить?
Что сказать по поводу ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в России), которая взяла на себя ответственность за теракт? Угадали. «Мы должны сделать все для борьбы с терроризмом». А что еще Олланд может сказать? Террор — это беда Европы и только в Сирии и Ираке ее не решить? Все эти вопросы — не только про Европу.
России они касаются в той же мере и также почти невозможно говорить об этом прямо. Только у нас значительно более суровый климат, чем в Ницце, поэтому не так быстро размораживается.
Проблема в том, что реагировать на новую реальность можно, только разрушив старую. Если действовать по-честному, то пойдут под снос все практики современного европейского общества. Но отказ от тезиса, что гражданство определяет культурную идентичность, — это фактически революция.
Есть люди, которые, будучи в здравом уме, хотят революции? В европейских элитах радикалов нет. Европа рациональна, и политик сто раз подумает, что ему выгоднее — произносить ритуальные слова об угрозе терроризма или начать реальную борьбу с террористами, связанную, в том числе, с ограничением свобод. Английская набережная в городе, где всерьез действует режим ЧП, была бы оцеплена не хуже Болотной. И полиция, и грузовики, и ограждения. Кто готов увидеть такую Ниццу? Есть желающие отдыхать в городе, находящемся на осадном положении?
Выбор ужасный: полицейщина или террор. В любом случае общество проиграло. Но в случае полицейщины оно еще и признает поражение, отказываясь от европейского легкого дыхания свобод. В случае террора... В случае террора оно идет на демонстрацию и в кафе. И включает айфон, чтобы снять новый кошмар.
Наш российский выбор теперь точно определен: мы погружаемся в закон Яровой. Глядя на кровавую дорожку на Лазурном Берегу миллионы выдохнут — и правильно, так и надо.
Есть такие теории, согласно которым, если думать и представлять хорошее, то только хорошее и будет случаться. Вдруг те люди, что отказываются смотреть ролик с залитой кровью набережной, — самые мудрые. Они сохраняют для всех нас шанс вернуться в старое доброе прошлое. Прошлое, где главной проблемой Ниццы в высокий сезон была дороговизна шезлонга и зонтика на пляже отеля Le Meridien.
Потому что человек, который раз за разом, не отворачиваясь смотрит ролики с места терактов, в итоге приходит к выводу — это война. И попробуй теперь это развидеть.