Я не думаю, что следует искать какие-то предвыборные корни этой проблемы. На самом деле мы, конечно же, не знаем, и в самом Ташкенте никто не знает, когда уйдет Ислам Абдуганиевич Каримов, кого он вместо себя поставит, как вообще все это будет происходить. Ясно, что эта неопределенность предстоящего транзита высшей власти Республики Узбекистан накладывает свой отпечаток на все политические шаги, которые предпринимаются Узбекистаном в последнее время. Но относительно этого конфликта я думаю, что ситуация с предстоящей сменой первого лица в Узбекистане играет все-таки не определяющую, а скорее самую последнюю роль.

Все понимают, что следующий преемник, кто бы он ни был (называются разные фамилии), следующий президент Узбекистана, скорее всего, вряд ли кардинально и, главное, быстро и серьезно изменит внешнюю политику страны, в том числе и в отношении ближайших соседей. Я считаю, что кто бы ни пришел после Каримова, будет сохранена прежняя политика по отношению к ближайшим соседям. Она объясняется очень большим количеством объективных и субъективных причин, связанных с внешнеполитической позицией Узбекистана вообще. Вполне возможно, что если произойдет какое-то потепление по отношению к Киргизии, к Таджикистану, к Туркмении, то оно, во-первых, произойдет не сразу, а во-вторых, не очень резко.

Я не думаю, что в Узбекистане всерьез в качестве угрозы своим интересам рассматривается возможность вступления Таджикистана сначала в Таможенный союз, а потом в Евразийский Союз. Просто потому, что это не очень близкая перспектива. Собственно, руководство Таджикистана уровня министра иностранных дел уже дало понять, что оно будет рассматривать возможность вступления в Таможенный союз, в зону свободной торговли и затем в Евразийский Союз только после того, как в эти структуры вступит Республика Кыргызстан.

Это объясняется географическими факторами: Таджикистан не имеет сейчас границ с другим центральноазиатским членом Таможенного союза, с Казахстаном, и может присоединиться к этой существующей структуре и к будущей структуре (к Евразийскому Союзу) только через Киргизию. Это касается транспортных потоков, это касается товарных потоков, унификации законодательства и так далее. То есть это в первую очередь география, логистика и все, что с этим связано.

А когда туда вступит Киргизия, как я понимаю, еще до конца не ясно. То есть членство Душанбе в этой структуре – это не краткосрочная перспектива, это вопрос нескольких лет, причем при самом благоприятном стечении обстоятельств. А сейчас, после того как Узбекистан своими действиями продемонстрировал серьезную уязвимость таджикской экономики, таджикской транспортной инфраструктуры, я думаю, что члены Таможенного союза и члены будущего Евразийского Союза будут очень осторожно взвешивать возможности подключения Таджикистана к своим структурам. То есть это не близкая перспектива, Ташкенту сейчас пока бояться нечего.

Честно говоря, я не знаю, откуда автор вопроса взял информацию о том, что Ислам Абдуганиевич – противник пантюркизма. Да, наверное, это так, потому что он придерживается другой модели развития страны, других идеологических и идейных основ. Но среди лидеров четырех из пяти центральноазиатских государств вообще нет пантюркистов. Таджикистан, естественно, в силу этнических причин не входит в число тюркоязычных государств, а среди остальных четырех тюркоязычных, насколько я могу судить, вообще нет ни одного пантюркиста. Везде: и в Казахстане, и в Киргизии, и в Узбекистане, и в Туркмении эта идеология не пользуется успехом ни среди лидеров, ни среди элит, ни среди населения.

Поэтому вообще само по себе это противопоставление Каримова пантюркизму не имеет смысла. Просто потому, что у пантюркизма в Центральной Азии пока не просматривается серьезных перспектив. Все элиты ориентированы не на этнические ценности, а на наднациональный западный стиль правления и ценностных ориентаций. Посмотрите на узбекскую, казахскую, туркменскую или киргизскую рекламу. Вся она мало чем в принципе отличается от европейской, американской или российской рекламы. То есть можно судить о том, что ценностные ориентиры у всех усредненные, во многом западноориентированные.

Каримов строит свою систему ценностей. Это известное "государство с великим будущим". Он ориентирован на превращение Узбекистана в реального лидера, регионального лидера Центральной Азии, и все годы правления он пытается реализовать именно эту, условно говоря, "великоузбекскую" модель развития государства. Отсюда и сложные отношения с ближайшими соседями, которые видят для своих политических систем, для своей независимости угрозу именно в амбициях, которые имеются в Ташкенте. А пантюркизм или паниранизм здесь не играет никакой роли.

На самом деле хватает выводов "за" и "против" со всех сторон. И все приводят в подтверждение своей точки зрения вредность или полезность этих супер-ГЭС: Рогуна в Таджикистане или Камбараты в Киргизии. Все стороны приводят массу докладов, данных, цитат и прочих материалов. С точки зрения полезности или вредности этих гигантских плотин существует гигантский разброс мнений. И эти мнения, как мне представляется, во многом являются отражением политических подходов государств верховья и государств низовья.

Ясно, что услышать в Таджикистане мнение о том, что строить гидроэлектростанцию в Рогуне не стоит и опасно - невозможно, потому что государством санкционирована другая противоположная точка зрения. То же самое в Узбекистане: вы не найдете там не то что в государственной официальной медиасфере, но даже и в оппозиционных СМИ мнения о том, что строительство того же Рогуна на самом деле не несет ущерба экологии и не создаст проблем с водотоком. И в Таджикистане, и в Узбекистане, и в Киргизии есть общая политическая установка на то, что именно их точка зрения верна. Существуют эксперты, которые эти точки зрения отстаивают. Кто-то искренне, кто-то за деньги, за гранты. Это многолетняя проблема, она существует как минимум десятилетие. И, естественно, скопился гигантский массив литературы и с той, и с другой стороны.

Поэтому в последнее время (с прошлого года) появилась потребность в неком внешнем арбитре. Появилась апелляция к экспертам Всемирного банка, которые до конца текущего года должны выдать свою оценку полезности, опасности или безопасности проекта Рогунской ГЭС в том виде, в каком он сейчас существует. Все ждут этого заключения, но я полагаю, что какое бы заключение ни выдал Всемирный банк – проузбекское или протаджикское – вторая сторона с этим заключением не согласится. Поэтому проблема абсолютно тупиковая.

Душанбе на сто процентов уверен в том, что строительство Рогунской ГЭС отвечает его национальным интересам и не несет угроз нижележащим государствам, в первую очередь, Узбекистану. Узбекистан тоже на сто процентов уверен, что Рогун нельзя строить по тому проекту, который был создан еще в советское время. Они считают, что в зоне сейсмической опасности подобного рода гигантский проект с гигантским водяным зеркалом может создать совершенно непрогнозируемые, заранее не просчитываемые угрозы и для сейсмики, и для ирригации всего региона, не только Узбекистана.

Мне кажется, что Узбекистан преувеличивает катастрофические последствия строительства ГЭС. Да, действительно, может быть землетрясение, может получиться как в Фукусиме, где цунами уничтожила атомную станцию, и ни в одном сценарии, которые писали соответствующие ведомства Японии до этого, никогда не прописывался подобного рода катастрофический ход развития событий. Запаса прочности АЭС не хватило, никто не ожидал, что волна от землетрясения окажется настолько мощной, что она ударит по атомной станции, а системы охлаждения выйдут из строя.

То есть мы просто не можем просчитать возможность техногенной или климатической катастрофы и то, как она повлияет на Рогун. Этого не могут сделать объективно ни таджикские эксперты, ни узбекские эксперты, ни эксперты Всемирного банка. Поэтому, я думаю, они постараются как можно дольше тянуть с обнародованием документа, а документ, скорее всего, будет носить очень расплывчатый характер, который позволит каждой из сторон спора толковать его в свою пользу.

Боюсь, что ситуация совершенно тупиковая, при нынешних подходах надеяться на то, что страны быстро смогут выйти из этого конфликта, нереально. На самом деле, честно говоря, при нынешних руководителях Таджикистана и Узбекистана мы, скорее всего, не увидим какого-то серьезного долговременного улучшения в отношениях двух государств.

К тому же, это ведь очень долгая и давняя история. Тут ведь дело не только в Рогуне, не только в экологии, не только в спорном водохранилище, о котором говорят, не только во взаимных претензиях по безопасности и неспособности обеспечить безопасность на границах. Ситуация гораздо сложнее. Взаимные претензии, переходящие во взаимные обвинения, и очень сложные отношения двух государств существуют уже почти полтора десятка лет.

По сути дела, взаимное недоверие двух государств, двух лидеров, двух политических систем и двух элит формировалось как минимум с середины 1990-х годов. В Узбекистане считают, что они очень серьезно способствовали победе Народного фронта в гражданской войне и победе лично Эмомали Шариповича, тогда еще Рахмонова, его становлению в качестве президента. А он потом, как говорят в Ташкенте, отплатил за все благодеяния Ташкента вот такой монетой. То есть тут присутствует элемент обиды. Он во многом мифологизирован, но массовое сознание вообще очень мифологизировано. В Центральной Азии, как мне представляется, эта мифология в конечном итоге вообще приобретает материальные свойства. Идеи овладевают массами, элитами и становятся реальной движущей силой политических процессов.

В Таджикистане по отношению к Узбекистану есть своя мифология - тюркского засилие, уничтожившего сначала государство саманидов, потом многие сотни лет угнетавшее персоязычное меньшинство в регионе, сейчас персонифицируется по большей части именно с Узбекистаном, в том числе и с нынешним узбекским руководством. Хотя это, конечно же, нелогично, это тоже мифы. И в той, и в другой стране уже существует большой массив исторической и публицистической литературы, обвиняющей соседей во всевозможных грехах, начиная с Древнего мира и до сегодняшнего времени.

То есть атмосфера взаимного недоверия и даже, можно сказать, взаимной неприязни формировалась очень долго. Это, на мой взгляд, отчасти напоминает холодную войну между двумя суперблоками. Только здесь, конечно, совсем другие масштабы, но итог, в конечном счете, тот же.

Много веков таджики и узбеки жили бок о бок, по массе параметров это очень близкие этносы, в Узбекистане проживает большая таджикская диаспора, в Таджикистане – узбекская. В Таджикистане узбекская диаспора самая большая после, собственно, таджиков. В Узбекистане, насколько можно судить, таджикское население тоже сейчас стало первым по величине после титульной нации. То есть это очень связанные между собой государства. В плане экономики они тоже очень связаны. И разрыв транспортных сетей, разрыв единой энергетической сети, которая формировалась в рамках Советского Союза, сейчас так больно бьет по Таджикистану именно потому, что у государства очень мало собственных ресурсов – это бедная горная страна, обделенная углеводородным сырьем, с небольшим количеством пригодных к использованию земель. Горные государства, за исключением Швейцарии, вообще по большей части очень неблагополучны.

Но ситуация в Таджикистане сейчас складывается так тяжело не только из-за обделенности ресурсами, но еще и потому, что окончательно разрываются некие единые связи, которые еще до сих пор худо-бедно, но функционируют. Это связи, оставшиеся от советского периода. И ясно, что, несмотря на эту тесную связь двух народов, двух государств, очень долго и с обеих сторон с одинаковым усердием и энтузиазмом из соседа формировался образ врага.

Я, конечно, не склонен считать, что это случилось само по себе. Ясно, что образ врага – это всегда придумка элиты, придумка политтехнологов, работающих на элиту, для того, чтобы, во-первых, сплотить собственное население, во-вторых, чтобы было на кого перекладывать ответственность за свои промахи, за свои неправильные решения, за свои ошибки. И оба государства здесь, в принципе, недалеко ушли друг от друга. Таджикская элита обвиняет во всех бедах страны недружественного соседа на юго-востоке, узбекская элита говорит о том, что с таджикской территории на территорию Узбекистана распространяются самые разнообразные проблемы, начиная от незаконной эмиграции, наркотиков и заканчивая экстремизмом.

Я думаю, что до военного конфликта стороны все-таки дело не доведут. Хотя локальный конфликт полностью исключать нельзя. Но проблема в том, что нынешний кризис не первый. К сожалению, периодически, раз в полгода, в отношениях между Таджикистаном и Узбекистаном происходят конфликты такого рода. Просто нынешний конфликт самый острый. Узбекистан никогда до этого не осуществлял настолько комплексное экономическое давление на соседа. Не далее как осенью прошлого года уже говорилось о том, что Узбекистан подтягивает к границам Таджикистана тяжелую бронетехнику, разворачивает артиллерию, и тогда тоже обсуждались вопросы о том, что одно неосторожное движение одной из сторон может привести к локальному вооруженному конфликту.

Но до последнего времени эти проблемы всегда снимались, поскольку ни в Ташкенте, ни в Душанбе не заинтересованы в том, чтобы переводить дело в плоскость силовых решений. Потому что, как мне представляется, и в Ташкенте, и в Душанбе прекрасно представляют, что если сейчас международное сообщество всеми силами старается отстраниться от участия в этом конфликте двух государств, сделать вид, что это не их дело, что это внутреннее дело Таджикистана и Узбекистана, никто не хочет быть арбитром: ни Россия, ни Европа, ни США, ни, тем более, Китай – все надеются, что все как-нибудь само собой рассосется, то, если ситуация перейдет в стадию вооруженного конфликта, внешнее вмешательство неизбежно. Скорее всего, по линии ОДКБ. Я полагаю, что ООН и наши западные друзья с радостью постараются переложить на Россию бремя такого рода миротворчества. Если же будет внешняя миротворческая миссия по отношению к этому гипотетическому вооруженному конфликту, то, как я абсолютно убежден, и в Ташкенте, и в Душанбе появится другой президент, серьезно сменится элита. Это, я думаю, понимают и в Узбекистане, и в Таджикистане; именно исходя из этой мысли, они постараются не доводить дело до реальной стрельбы, до военных действий друг против друга.

Если же все-таки, по какому-то роковому стечению обстоятельств, начнется локальный конфликт, то мне трудно предположить ситуацию, когда та или другая сторона решится на полномасштабное военное вторжение на территорию соседей. У таджиков для этого просто нет сил, а Узбекистан, несмотря на эту "великоузбекскую" модель, о которой мы говорили ранее, мне кажется, не готов к тому, чтобы идти на прямую военную интервенцию против одного из своих соседей. Одно дело – грозить и разворачивать артиллерию на своей территории, другое дело – осуществлять какие-то серьезные масштабные операции, вторгаться на территорию соседа, вести там затяжные боевые действия. Потому что в условиях таджикского рельефа местности ожидать скорого разрешения конфликта в пользу Узбекистана, несмотря на то, что его армия многократно превосходит таджикскую, не приходится. Узбекистан в такой ситуации просто не сможем решить никакие свои задачи. Именно исходя из этих сугубо прагматических соображений, Ташкент, даже превосходя Таджикистан в демографическом, экономическом, финансовом и военном смыслах, постарается избежать военного конфликта.

Относительно же возможности политического выхода из сегодняшней ситуации – мне кажется, что все-таки мировые центры силы, о которых я говорил выше, постараются переложить бремя выхода из этого конфликта на плечи самих этих государств. То есть так, как это было и полгода назад, и год назад, когда случались подобного же рода обострения, все в конечном итоге рассасывалось как-то само по себе, и так до следующего кризиса. Я думаю, что и сейчас все постараются сделать вид, что это проблемы сугубо двух конкретных физических лиц – президента Таджикистана и президента Узбекистана, и этим физическим лицам негласно делегируют возможность выхода из того конфликта, в который они загнали свои государства.

Я думаю, что сейчас проблема в другом. Проблема в том, что Узбекистан, предприняв те шаги, которые он сделал по отношению к соседу, довел ситуацию до очень серьезного уровня накала. Сейчас уже есть проблемы у таджикского стратегического алюминиевого завода ТАЛКО. По последним данным, он работает всего на 20 процентов мощности. Природного газа, который шел из Узбекистана, нет, остановились ведущие цементные предприятия Таджикистана, есть проблемы с подвозом продовольствия, в первую очередь - в южные районы Таджикистана, которые заблокированы узбекской стороной, заявляющей, что это сугубо технический вопрос.

Тем не менее, меры, введенные Узбекистаном, слишком серьезно ударили по таджикской экономике. Узбекистан таким образом продемонстрировал хрупкость всей той экономической системы, которую 14 последних лет строит президент Рахмон. Кроме того, в Таджикистане ни для кого не является секретом, на кого работают эти крупные ведущие таджикские предприятия, в первую очередь - алюминиевый завод. В Душанбе все об этом знают. Поэтому многие сейчас говорят, что Узбекистан ударил президента Таджикистана по самому больному месту: по карману.

Я думаю, что такого рода обиды прощать будет еще тяжелее, чем те обиды, которые наносились раньше. С другой стороны, когда человека бьют по самому больному, возникает вероятность того, что он более здраво будет смотреть на вещи. То есть Узбекистан добивается от Таджикистана полного отказа от строительства Рогунской ГЭС. Бьет при этом по президенту и по финансовым интересам его ближайшего окружения. Поэтому есть вероятность, что Узбекистан в той или иной мере добьется того, чего он хочет. Таким образом мы получим нормализацию в отношениях двух государств и окончание политического и экономического кризиса, который мы видим сейчас.

1. Рычаги остались. Даже на такого очень сложного партнера, как Ислам Абдуганиевич, имеется немало рычагов влияния. Рычаги влияния касаются разных материальных интересов лиц из ближайшего окружения президента, самого президента, финансовых транзакций, которые происходят в том числе и через российские банки, и так далее и тому подобное.

В прошлом году был известный скандал с задержанием российского самолета и российских летчиков в Таджикистане, и я уже тогда предложил использовать гораздо более эффективные рычаги влияния, чем высылка трудовых мигрантов, нелегально находящихся на российской территории. Достаточно было просто-напросто возбудить хорошую, масштабную налоговую проверку в рамках закона по поводу обладания рядом престижных объектов недвижимости в центре Москвы рядом граждан Республики Таджикистан. И, уверяю вас, эффект был бы просто волшебный - и с летчиками, и с самолетами, и со всеми прочими вещами. То же самое касается и Узбекистана.

Существует гигантское количество возможностей воздействовать на тех или иных лидеров, в первую очередь, постсоветских республик. Просто они скрыты от глаз большинства населения наших государств. Помимо этого есть и другие возможности, которые осуществляются не напрямую, опять же, а, что называется, с помощью "подковерной дипломатии". Собственно, последний визит министра иностранных дел Российской Федерации сначала на Южный Кавказ, а потом в Центральную Азию, как мне представляется, надо рассматривать как весьма показательный, с точки зрения российской позиции по конфликту между Таджикистаном и Узбекистаном. Господин Лавров заехал только в Бишкек и в Астану. Ни в Душанбе, ни в Ташкенте он не был. На мой взгляд, это явная демонстрация того, что Россия не собирается занимать чью-либо сторону – таджикскую или узбекскую - в этом конфликте. Россия, очевидно, будет придерживаться той тактики, о которой я говорил ранее, то есть той же тактики, которой придерживаются наши западные и восточные друзья - тактики невмешательства, мониторинга ситуации и наблюдения за тем, как эти два лидера друг с другом разберутся.

На случай если конфликт перейдет в опасную фазу, о которой мы тоже уже говорили, очевидно, проработаны совсем другие сценарии, в том числе и с использованием механизмов ОДКБ.

3. Позиции Каримова прочны просто потому, что он там находится в качестве единственного человека, который принимает все основные решения по внутренней политике, по внешней политике, по экономике, по инвестиционным соглашениям, по кадровой политике – кого снять, а кого оставить. Вокруг Каримова с каждым годом остается все меньше и меньше хоть сколько-нибудь влиятельных людей. За годы независимости произошла очень существенная ротация этого ближнего круга президента, причем не в количественном, а в качественном плане.

Если раньше, еще семь-восемь лет назад, рядом с президентом были действительно крупные весовые политические фигуры наподобие Исмаила Джурабекова и некоторых других фигур, которые если и не ослабляли влияние президента, то по крайней мере создавали некий противовес, пусть легкий, пусть формальный, но все же, то сейчас ничего такого нет.

И действующий премьер-министр, которого иногда называют возможным преемником, Шавкат Миромонович Мирзияев, и его первый заместитель, которого тоже иногда называют возможным преемником, Рустам Азимов, и дочери президента – Гульнара и Лола, и руководитель управления делами, и руководитель службы национальной безопасности, и сравнительно недавно назначенный глава Министерства внутренних дел, и руководство Министерства обороны, министр иностранных дел – все эти люди, хотя они и входят в ближний круг президента, очень слабы по сравнению с ним. Это фигуры, которые президент может в любой момент поменять, если сочтет это необходимым, выгодным или по каким-то причинам нужным.

То есть в отличие, допустим, от Казахстана, где тоже есть ближний круг президента, количество и вес этих политических фигур в Узбекистане значительно меньше. У них меньше ресурсов, меньше возможности для влияния на принятие тех или иных решений. Они вообще менее влиятельные люди. А второй эшелон власти, второй концентрический круг вокруг президента – это вообще малозначимые фигуры, которых периодически убирают, передвигают, как тех же глав областей, губернаторов, или руководителей министерств, или вице-премьеров, за исключением первого вице-премьера. То есть это вообще не влиятельные, а сугубо технические фигуры. Вот такая политическая конфигурация вокруг президента.

Поэтому президент, конечно же, остается центром политической системы, центром всех основных значимых шагов Узбекистана. Об этом прекрасно знают все партнеры республики Узбекистан и делают скидку именно на возраст, на эмоциональную составляющую, на прочие вещи. Поэтому изменения в Узбекистане, конечно, рано или поздно произойдут, все-таки Исламу Абдуганиевичу уже 74. Рано или поздно ему придется оставить свой пост и кому-то его передать, а по поводу того, кто именно это будет, существует большое количество сценариев, называются разные фамилии. Основной сценарий говорит, что преемник выйдет из ближайшего окружения президента, из людей, которым он может доверять, и людей, отвечающих двум основным критериям.

Во-первых, абсолютной лояльностью, абсолютной преданностью президенту. Преемник должен быть человеком, в котором президент уверен на сто процентов. Преемник должен быть как Путин по отношению к Ельцину. Преемник должен выполнить массу неформальных договоренностей, сохранить историческую роль и наследие действующего президента, не подвергать их ревизии и уж тем более не создавать каких-то физических угроз и президенту, и его семье. То есть преемник должен быть стопроцентно лояльным президенту и верным взятым на себя обязательствам. Это первое.

Второе – он должен иметь свойства и возможности для того, чтобы удержать власть самостоятельно, без президента Каримова, чтобы добиться расположения большинства финансово-промышленных групп или кланов Узбекистана. Он должен быть способен не довести до войны элиты, не довести до распада государство, не довести ситуацию до всплеска сепаратизма, до того, чтобы исламистское подполье, которое есть в Узбекистане, смогло поднять голову.

То есть человек должен совмещать вот эти две характеристики, а таких людей в окружении президента Узбекистана я не вижу. Для Узбекистана это очень большая проблема.

Я думаю, что политический режим Таджикистана достаточно крепок. Да, там есть гигантское количество недовольных той политической конфигурацией власти, которая существует, но это недовольство латентное, оно пока не переходит в какие-то практические действия. Лидеру Таджикистана удалось за все годы, прошедшие после внутритаджикского урегулирования в 1998 году, создать политическую систему, которая искаженно, в достаточно грубых, может быть, даже уродливых формах, но объединяет элиты разных регионов Таджикистана. Через браки многочисленных дочерей лидера Таджикистана, через разветвленные родственные связи. И сейчас все-таки в Таджикистане уже не наблюдается абсолютное доминирование выходцев из одного региона, которое было в конце 1990-х годов.

Да, сейчас там система правления, которую можно назвать семейной, но сама эта семья не сконцентрирована вокруг какого-то одного региона – Куляба и конкретно Дангаринского района, бывшей Кулябской области, как это было раньше. Сейчас нет "холдинга Дангара", который вызывал бы аллергию у всех остальных элит других регионов. Сейчас недовольство вызывает не чье-то региональное засилье, которое, кстати, в свое время породило гражданскую войну в Таджикистане в (1992 году), а засилье родственников президента: людей, связанных с президентом разными, порой очень отдаленными степенями родства. То есть недовольство это более персонифицировано. Это, с одной стороны, опаснее для политической стабильности, потому что все негативное, что происходит в стране, население автоматически привязывает к фигуре действующего лидера, а это явное нарастание груза негативного имиджа у президента и его родни.

Но, с другой стороны, нет этого регионального разделения, которое ранее привело к гражданской войне. Помимо этого на устойчивость политической системы в Таджикистане работает еще и очень серьезный и болезненный, кровавый опыт гражданской войны. По разным оценкам, с 1992 по 1998 погибло от 100 до 200 тысяч человек. Ни один другой конфликт на постсоветском пространстве не обходился так дорого - ни на Южном Кавказе, ни, тем более, в Приднестровье ничего подобного мы не видели.

По большому счету, та таджикская катастрофа сопоставима по масштабу жертв с тем, что наблюдалось после развала Югославии. И поэтому ясно, что у значительной части населения, особенно старшего возраста, есть стойкая прививка от политических перемен, какими бы они ни были, вынужденными или необходимыми. То есть эта известная избитая фраза "да, плохо, но главное, чтобы не было войны", на мой взгляд, из всего постсоветского пространства больше всего применима к настроениям граждан республики Таджикистан. Они готовы морально к массовому выезду из страны в качестве трудовых мигрантов, что, кстати, для таджиков очень тяжело в ментальном и историческом смысле. Это оседлый народ, это не кочевой народ, как киргизы, казахи или туркмены.

У таджиков за десятилетие произошла катастрофическая смена ценностных ориентаций. Они (как, кстати, и узбеки) были самой немобильной нацией на пространстве бывшего Советского Союза. Три республики давали очень небольшое количество населения в Советском Союзе, которое переезжало в качестве сезонных или постоянных рабочих: Туркмения, Узбекистан и Таджикистан. Мы видим, что происходит сейчас. Оценки разные, но чаще всего говорят о миллионе трудоспособных граждан, постоянно находящихся за пределами республики Таджикистан.

То есть люди согласны терпеть лишения, находясь в статусе трудового мигранта в России, в Казахстане, но не бороться с политическим режимом, который существует в Таджикистане. Насколько эта тенденция устойчива, как долго сохранится эта прививка боязни перехода политической активности в гражданскую войну, сказать трудно. Но то, что политический режим Таджикистана очень серьезно играет на этих общественных настроениях, - это факт.

И я не согласен с тем, что если сменится Рахмон, то его место обязательно займут исламисты. Вовсе не обязательно. Это штамп, который пытаются навязать и россиянам, и европейцам, и американцам, и экспертам официальный Душанбе – что или семейный режим во главе с действующим президентом, или бородачи с автоматами. И третьего не дано. На самом деле, существует масса других вариантов, скажем так, более травоядных, чем такие брутальные сценарии прихода к власти каких-то афганских моджахедов на таджикской почве. Может произойти что-то наподобие дворцового переворота, что-то наподобие смены власти в Туркмении, когда Сапармурат Ниязов умер, власть практически без жертв очень быстро была передана одному из вице-премьеров, который рассматривался тогда людьми, которые сделали его президентом, как самый слабый, самый управляемый, лишенный политических амбиций. То есть передача власти осуществилась тогда не по конституции, а по итогам заседания Совета безопасности.

Теоретически что-то подобное в случае серьезного распада экономики Таджикистана в силу проблем, которые мы наблюдаем сейчас, может случиться и в Таджикистане. Соберутся люди, пусть даже из ближнего окружения Рахмона, которые посчитают, что лучше выдвинуть какую-то другую фигуру, которая не будет вызывать у ближайших соседей республики такой аллергии, как действующий президент. Произойдет что-то наподобие туркменской смены власти, и все это, теоретически, может случиться довольно легко. Несмотря на то, что существующая сейчас система смотрится как прочная и монолитная.

На самом деле внутри той же большой семьи и людей, близких к ней, тоже живые люди. Они понимают, что если будет стоять вопрос о сохранении государства, о сохранении их позиций в государстве и в бизнесе государства, то лучше пожертвовать какой-то одной фигурой, пусть и крупной, но сохранить контроль за политическими процессами. То есть вполне возможно что-то наподобие дворцового переворота.

Я думаю, что все-таки, так или иначе, стороны сумеют выйти из этого конфликта без применения оружия. Кто проиграет – наверное, более слабая сторона. Если Узбекистан будет и дальше демонстрировать стремление уничтожить таджикскую экономику, то он в состоянии добиться такого развития ситуации.

Другой вопрос, что Таджикистан сейчас изо всех сил пытается интернационализировать этот конфликт. Он апеллирует к Москве, он апеллирует к ближайшим соседям по региону, идет поток обращений официального Душанбе в международные структуры. То есть Таджикистан избрал, на мой взгляд, достаточно здравую в его ситуации и с его ресурсами тактику поиска внешнего арбитра, который осуществил бы давление на Узбекистан и привел бы, прямо скажем, Ислама Абдуганиевича в чувство.

Другой вопрос, что, как мне кажется и как я уже говорил, международное сообщество и мировые центры силы не стремятся влезать в этот конфликт. Никто не торопится брать на себя роль арбитра, потому что конфликт настолько запущен, настолько глубок, что любой арбитр, какой бы он замечательный ни был (хоть из вашингтонского обкома, хоть из Москвы), рискует ничего не получить за счет своих арбитражных функций, кроме проблем с одной из сторон, а может быть, даже и с обеими сразу. Все отдают себе отчет в том, что сейчас мирить Ташкент и Душанбе себе дороже, и все стараются от этой почетной обязанности дистанцироваться.

А для ближайших соседей все будет зависеть от того, как последовательно Узбекистан будет придерживаться той жесткой тактики, которую он пока демонстрирует, как минимум, в течение последней недели. Если все-таки Ташкент решит не уничтожать остатки таджикской экономики и смягчить по крайней мере энергетическое давление на Таджикистан, если возобновится подача газа из Узбекистана в Таджикистан и таджикские предприятия заработают, тогда никаких серьезных и, главное, немедленных последствий для ближайших соседей не последует.

Если же по каким-то причинам стороны не сумеют договориться и Ташкент продолжит уничтожать таджикскую экономику, а вслед за ней и политическую систему Таджикистана, то проблемы появятся у всех, это понятно.

Я ранее обрисовал вариант более-менее бесконфликтной смены власти или трансформации политической системы, заточенной под одну семью, переход к какой-то другой модели, парламентской, может быть, как в Киргизии или как в том же Таджикистане в краткий период времени во время гражданской войны, в 1993-1994 году, когда не было поста президента, а всем руководил парламент; либо к какой-то другой форме коллегиального правления. Если все произойдет так, как я описывал, серьезных последствий для соседей не будет. Таджикистан перестроит свою политическую систему, перестроит свою элитную систему и, в конечном итоге, все вернется на круги своя. Может быть, все-таки будет принято политическое решение о том, что Рогун не будет достраиваться. Ясно, что это тоже не создаст каких-то прямых, непосредственных проблем для соседей. То есть ситуация сохранится в формате статус-кво. За исключением каких-то персоналий в высшем руководстве Таджикистана.

Но может случиться и худший вариант, если политическая система и экономика страны развалятся, может вспыхнуть некий новый вариант таджикской гражданской войны. Конечно же, он будет отличаться от того, что мы наблюдали с 1992 года, потому что очень серьезно поменялась социальная структура общества. Это, безусловно, крайний сценарий, я думаю, что скорее всего до этого не дойдет, просто потому что сам Узбекистан в первую очередь не заинтересован в хаосе и нестабильности у соседей. Он заинтересован в том, чтобы поменять руководство страны и людей из его ближайшего окружения, но не в том, чтобы по соседству от узбекских границ вспыхивал какой-то серьезный вооруженный конфликт. Это меньше всего нужно Узбекистану, особенно после известной попытки мятежа в Андижане, который пришлось подавлять, используя крупнокалиберные пулеметы.

Горючего материала в Узбекистане на самом деле ничуть не меньше, чем в Таджикистане, может быть, даже и больше. Просто потому, что в Таджикистане население – семь миллионов (чаще всего приводят эту цифру); из них в республике постоянно находится шесть. А в Узбекистане – 28, из них за пределами страны – всего два миллиона. Поэтому ясно, что именно Ташкент меньше всего заинтересован в том, чтобы у соседей доходило дело до какого-то гражданского противостояния, до повторения гражданской войны.

Все остальные соседи, естественно, тоже не заинтересованы в таком развитии событий, потому что гражданское вооруженное противостояние в Таджикистане - это, во-первых, гигантские неконтролируемые потоки беженцев, во-вторых, потоки оружия, в-третьих (и, наверное, это самое опасное) - потоки неконтролируемых экстремистских групп, идей, организаций и расширение поля их деятельности на все сопредельные с Таджикистаном республики. Притом, что все прекрасно помнят, что вплоть до конца 1990-х годов на территории Таджикистана, формально уже после окончания гражданской войны, в отдельных районах – в Раште, в Каратегине, в Бадахшане были территории, мягко говоря, слабо контролируемые центральной властью. И на этих территориях, как зафиксировано и западными экспертами, и представителями мировых разведсообществ, создавались некие серые зоны, а что происходило в этих серых зонах, никто не знал.

Предполагается, что там готовились террористы, которые потом периодически пытались раскачать ситуацию во всех сопредельных государствах. Предполагалось, что там формировалось некое протогосударство, управляемое по законам шариата. Все это очень напоминало ситуацию, которая была в Дагестане в известной Кадарской группе районов - села Карамахи, Чабанмахи, которые потом федеральным силам приходилось брать с использованием тяжелой техники и реактивных систем залпового огня.

То есть малейшее ослабление центральной власти в Таджикистане, ее распад опять породит появление бесконтрольных территорий, на которых будет твориться что угодно, в которых сможет найти пристанище кто угодно: и какие угодно организации, и какие угодно идеологии. Ясно, что для всех светских режимов Центральной Азии, да и для России такое развитие ситуации абсолютно неприемлемо. Придется тратить гигантские ресурсы не только на обустройство фильтрационных лагерей для беженцев, не только на усиление своих силовых структур и закупку боевой техники и вооружения, спецсредств, укрепление границы, увеличение бюджета спецслужб, но и, возможно, на прямое противодействие военной агрессии. Опять же, в случае невозможности контролировать ситуацию в Таджикистане официально, границы с Афганистаном сразу же становятся не полупрозрачными, как сейчас, а абсолютно прозрачными. И можно представить заранее, что придет на территорию Таджикистана из-за Пянджа.

Потому ясно, что распад государственности Таджикистана, который может случиться при неблагоприятном стечении обстоятельств (если развалится экономика Таджикистана, если мы увидим некое второе издание гражданской войны, пусть и в смягченном варианте, а не в таком, как это было в 1992-1993, во время острой фазы гражданской войны), породит гигантское количество проблем и для постсоветского пространства, и для регионов, которые граничат с Таджикистаном. Для того же Китая, потому что эти неконтролируемые зоны как магнит притягивают в том числе и этнических уйгуров, которые исповедуют экстремистскую идеологию и нацелены на откол Синьцзяна от Китайской Народной Республики. И так далее и тому подобное.

То есть де-факто может случиться некая афганизация Таджикистана, которой пока удается противодействовать, но существующий режим, как мне представляется, не очень эффективный, очень коррумпированный, очень семейный, и он все меньше и меньше справляется с этими вызовами.

Видимо, подразумевается выгода для России, наверное, этот вопрос из Узбекистана. Я не думаю, что следует увязывать вопрос эффективности или неэффективности ОДКБ, СНГ, ЕврАзЭс с взаимными отношениями и претензиями, которые есть между государствами, входящими в эти структуры. Допустим, между Азербайджаном и Арменией куда больше взаимных претензий. Они, правда, не входят одновременно в ОДКБ, но в СНГ-то входят. Это первое.

Второе. Ясно, что уровень взаимного недоверия и неприязни между руководством Таджикистана и Узбекистана слишком велик, чтобы пытаться их мирить, используя механизмы этих постсоветских интеграционных объединений. Это ведь неоднократно пытались сделать и при Ельцине, и при "первом" Путине. При Медведеве, правда, перестали, потому что вы помните известную коллегию, когда Дмитрий Анатольевич стал президентом, он провел расширенную коллегию в Министерстве иностранных дел, где поставил основные задачи для российского дипломатического корпуса. А именно: концентрироваться на ведущих мировых центрах силы, имея в виду при этом, как было отдельно указано, наших западных друзей, и не растрачивать свои силы на попытки влиять на то, что происходит на постсоветском пространстве. И естественно, после таких целевых установок отношения между Ташкентом и Душанбе перестали для России считаться приоритетом номер один.

Но в качестве оправдания подобного рода позиции можно привести другой довод: они ведь и для Брюсселя, и для Вашингтона, и для Пекина тоже не являются приоритетами. На самом деле, что бы ни говорили наши центральноазиатские друзья, наши лидеры и партнеры, Центральная Азия для мировых центров силы вовсе не является зоной приоритетных интересов, жизненно важной зоной, в которой осуществляется их основная дипломатическая, экономическая, инвестиционная, военная активность – вовсе нет. На самом деле Центральная Азия при всех ресурсах, которые там есть, - это достаточно периферийный регион.

Другое дело, что для России он таковым не является, потому что это наше южное подбрюшье, и то, что там происходит, мы, в отличие от американцев, европейцев, игнорировать не можем. Проблемы, которые могут появляться в Центральной Азии, - это наши проблемы, потому что у нас с регионом прозрачные границы, не говоря уже о потоках трудовых ресурсов. Мы связаны с Центральной Азией, и отгородиться от нее мы не сможем, даже если очень сильно этого захотим.

Но тем не менее все складывается так, как складывается. Сейчас все стараются не влезать в этот конфликт, чтобы не злить в первую очередь Ташкент, а во вторую - Душанбе. Все рассчитывают, что лидеры сами как-то договорятся, что все в очередной раз устаканится до следующего конфликта. Тем более там эти конфликты случаются примерно раз в полгода. Почти как революции в Киргизии.

.